хз, как назвать. черновик, короче

Страница: 1

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться15th Sep 2014 11:08 am

Автор: Assar
мое любимое животное и я
Зарегистрирован: 19th May 2013
Приглашений: 0
Пол: Мужской
Возраст: 54 [1969-06-06]
Провел на форуме:
1 месяц 16 дней
Последний визит:
18th Sep 2016 08:10 am

Шепот все настойчивей. Не понять слов, не определить язык; мозаика голосов, в ней он плывет, точно в океане; слова-цемент, слова-битое стекло, из всех оттенков только черный; темнота и пустота. Говорившие умерли года и столетия тому назад, но и по сей день слышны их стенания и жалобы, и тонкие бесплотные руки тянутся из бездны, бессмысленно, бесцельно, без надежды на восстание.
Внезапный крик летит ввысь. Это как развод красного на холсте, это рвет изнутри солоноватой болью, от горла ко рту, и вздрагивают неплотно прикрытые веки, расходятся едва-едва, незрячей молочно-белой щелью, но кто бы ни кричал там, внизу, кого бы ни звал, спящего не разбудить. Он безмятежен и спокоен. Его облик сглаживается, зыбко истоньшается, словно там, под ним, есть еще одно лицо, не похожее на это, а он и не знает, дремлет, запрокинув голову, показав беззащитное горло. И, не открывая глаз, он ловит на себе чужой взгляд, не поднимая рук, тянется к тому дерзкому, кто осмеливается посмотреть на него. Ярости нет, и гнева нет, кажется, вместо горячей крови в его жилах острый хрусталь, с терпением и тщанием ищет он, чтобы, не просыпаясь, поймать, смять, выкрутить хребет и в назидание иным, кто придет после, бросить изуродованное тело, но не может найти.
Чей-то равнодушный взгляд, чей-то жгучий взгляд, от которого ему больно, как от тупой иглы, тычущей в костлявую грудь, эта боль нарастает до нестерпимой, зверь мечется и ревет, роняя пену с черных губ, он оступается и падает, но не на землю – сквозь нее. Вместо крика приходит осознание – это свой голос он слышал, но не узнал; это кричал он сам. Парадокс замыкает кольцо; змеиная пасть ловит покорный хвост и тащит вниз, туда, где доносится смутно знакомый мотив – гитарные аккорды, складывающиеся в затейливый узор, где мертвенно-синий свет бьет в привыкшие к темноте глаза, режет до слез. Бездонная вселенная схлопывается в четырехдюймовую плоскость телефонного экрана.
- Да, я слушаю… ничего, просто спал.

* * *

Белый на зеленом, черный на зеленом, шары сталкиваются и расходятся в разные стороны с уютным стуком, тычутся в борта, и все мимо луз. В белом свете зеленое сукно бильярдного стола нестерпимо ярко, а дальше – стена непроглядной темноты, в которую падают все звуки. Шаги, шорохи, только слышно, как этажом ниже играет музыка, но не разобрать ни мелодии, ни слов. Озабоченно цокнув языком, Вюрц обошел угол – он слишком пытается показать свой интерес к игре для того, кто заранее знает, что поражение неизбежно. Он никогда еще не выигрывал, и, ясное дело, согласился на эту партию только потому, что собирается о чем-то попросить. Это тоже своеобразная игра – я знаю, и ты знаешь, а еще я знаю, что ты знаешь… Он склоняется над столом, не сказав ни слова, делая вид, будто не заметил, что ему поддаются. Стыдно, и ему кажется, что Ассар взглядом укоряет за неловкость и неумение, он и понятия не имеет, что притягивает взгляд по иной причине, потому что невыносимо похож на сестру. Джанет такая же была, хрупкая, грациозная, но с диким огоньком, и точно так же она злилась и брезговала собой, когда проигрывала.
Высоко поддернутые рукава пиджака обнажали руки с тонкими запястьями и длинными пальцами, сквозь кожу был отчетливо виден рисунок темных вен и под ногтями залегала бледная синева. У людей так не бывает, но это оттого, что Вюрц не человек; когда-то им был, а потом умер и ныне высокопарно зовет свое племя детьми ночи. Он происходил из того поколения, что уже не ведало ужасов охоты на ведьм, но успело с лихвой хлебнуть горя от войн, что сотрясали старушку-Европу и обзавестись неким упрямым фатализмом, с которым шли на любые самоубийственные авантюры. Такие, как он, принимали свою природу как почетное проклятье и несли его с гордостью, в отличие от народившихся после второй мировой бледных теней своего народа, запуганных, пронумерованных, поставленных на учет и обязанных влачить жалкое существование под гнетом людских законов. Андре Вюрц был достойным представителем своего рода и именно таких – наглых и сильных, уверенных в себе и своих темных дарах, некогда так любил убивать его нынешний противник за бильярдным столом. Еще сорок лет назад подобное времяпрепровождение не могло быть затеяно просто так, неизменно оно окончилось бы расправой, с недрогнувшим сердцем ангел силы Ассар сжег бы нежить, точно так же открыто и прямо глядя в глаза, но теперь у него и мыслей таких нет, собственное прошлое стало только поводом лишний раз с сожалением нахмурить светлые брови, как будто при упоминании о чем-то несомненно постыдном и определенно неприятном. Потому это – закрытая тема, и, проявляя вежливость, Вюрц не тронет ее, и никогда не задаст вопрос о серебряном распятьи, цепочка от которого тускло поблескивает в вороте футболки. Как бы ни было глупо падшему носить его, еще глупее об этом спрашивать, особенно когда впереди явно назревал разговор о вещах куда более насущных. Ожидая своего хода, Ассар отвернулся от стола и прислонился к краю; его совершенно не беспокоил исход игры, но все по тем же обычаям вежливости он собирался доиграть и сунуть в карман джинсов брошенные на стол позади пятьсот евро ставки, как будто это не повторялось год от года за редкими вариациями. Не глядя, на звук он следил за ходами, уставясь перед собой, и зрением, привыкшимк яркому свету, угадывал на стене темную раму картины, смутные фигуры людей и коней на холсте, который видел уже много раз. Вюрц прервал серию довольно быстро, не зря сегодня он выглядел излишне нервным.
Обернувшись, Ассар окинул взглядом россыпь шаров, перехватил кий, склонился над столом, но вместо удара поднял взгляд за наблюдающим за каждым его движением визави:
- Ничего не хочешь мне сказать?
Тот вдохнул, но ответил не сразу, подбирая слова.
- Подождем Картера. У него есть разговор к нам обоим.
Значит, Картер не только пригласил в свой дом вампира, несмотря на всю свою нелюбовь к их племени, но и успел выбить из него обещание самому ничего не говорить. А ему почему-то казалось, что они будут на одной стороне во время встречи с деспотичным стариком. Падший только головой покачал и, резко откинув за спину ссыпавшийся на плечо светлый хвост, начал раскатывать цветные шары по лузам. Никакой жалости.
Точные, но ленивые, экономные движения, подчеркнутая отстраненность, светлые в платину длинные волосы, красивое, но совершенно незапоминающееся лицо, вечно прямой взгляд, который, казалось, можно чувствовать, как чувствуют навязчивое прикосновение; даже в своей навязчивой монохромности падший умел быть ярким настолько, что затмевал даже Вюрца с его парализующим нахальством и французской утонченностью. Ему нравилось привлекать чужое внимание, ему нравились чужие взгляды, настороженные и восхищенные, ненавидящие и любопытствующие; в этом облике он бесстыдно отличался от всех иных людей и нелюдей так же сильно, как породистый пес выделяется в стае дворняг, но едва ли падший когда-либо вообще задумывался о том, что мог бы притвориться человеком так же, как это делают подобные ему. Его судьба отличалась от всех прочих, история его падения не была отделена, как у всех прочих, пропастью веков, весь на виду, весь на ладони, Кристиан Луин с достоинством и сдержанным терпением носил свой газетный титул самого разрекламированного демона Регена.
Когда за дверью раздалось знакомое постукивание трости, Ассар только на несколько мгновений оторвался от поля, чтобы посмотреть, один пришел Картер или нет, и краем глаза заметил, как вскинулся вампир. Этот человек явно вызывал у него не те чувства, какие полагается испытывать гордым детям ночи перед жалкими смертными, но падший его прекрасно понимал, пусть и обменивался со стариком рукопожатием как желанный гость в то время как Вюрц, замерший поодаль, бледный и собранный, откровенно походил на явившегося на собеседование клерка. У него вечно так, пока не раскроет рот, почувствовав себя в своей компании, будет выглядеть мальчиком на побегушках.
- Ну как ты, Томас? – Ассар со странным чувством сделал открытие, что старик сильно сдал за те полтора года, что он не мог найти время, чтобы его навестить.
- Не жалуюсь. – Тяжело опустившись в кресло, тот глянул на падшего с его озабоченностью с той же надменной усмешкой, что и раньше, мол, не дождетесь, - Присаживайтесь, разговор у нас будет долгим.
Томас Картер когда-то был мэром этого большого города. Был единоличным и почти всемогущим хозяином очень большого куска, очень сладкого и изрядно отдающего гнилью. Но Реген, он только для тех гурманов, что любят специфические деликатесы, все трое были из таких, и лишь у одного из них, у человека, хватило власти взять себе все, до чего он сумел дотянуться и даже сейчас, когда годы его на исходе, он сильнее их обоих; это сила другого, особого рода.
В этом городе можно таять в темноте как кусочек масла, можно нашептывать дурные желания и мысли, и оборачиваться прекрасным дьяволом о четырех крыльях, а можно править, как правил Картер в отпущенное ему десятилетие. Высоко поднявшись, он с громким шумом упал, как дано падать ангелам, высоким башням и королям, по недоразумению разжалованным в пешки; кое за что пришлось отсидеть и, хотя теперь король на пенсии весьма успешно изображал благообразного старичка, одумавшегося и раскаявшегося, до Ассара иногда доходили слухи о его делах. Не бывает бывших коррупционеров и отчаянных пройдох, и сейчас он снова что-то задумал, и Ассар завороженно следил, как играют сухие стариковские руки на отполированном резном набалдашнике трости; он не спросит первый, но это отнюдь не значит, что ему не интересно.
- Для начала скажи, слышал ли ты, что Кавендиш метит на пост мэра в этом году? – Перехватив взгляд падшего, старик только усмехнулся, лениво спросил как бы между прочим сущую мелочь, словно не нашлось за прошедшее время сплетни свежее и интересней.
- Ну… слышал. Досадно, но сильных конкурентов у него нет.
- И что ты думаешь по этому поводу?
- Он не задержится здесь дольше одного срока. Не те амбиции, ему будет мало Регена…
Разочарование откровенно сквозило в безразличных ответах, фразах, подхваченных где-то во время просмотра утренних газет, самому впору удивиться своему нетерпению, но вот что-то мелькнуло в глазах старика, тускло-голубых, выцвевших почти в полное бесцветие, в близорукое снисходительное безразличие, и что это? Зависть ли? Скорее, ревность к успеху молодого политика, у которого еще все впереди, который начинает там, где он, Томас Картер, так обидно закончил, срезался, попался. Куда более занятная тема, но для другого разговора, мелочь козырной масти, которую стоит сберечь на потом, на всякий случай.
- Ты точно об этом хотел поговорить? – На всякий случай уточнил Ассар, откинувшись в кресле и поводя пальцами по выгнутым неудобным подлокотникам – медленно, словно нарочито подчеркивая свое спокойствие.
- Точно, Кристиан. Ты прогнозировал развитие дерьма, которое он поднял со дна нашего больного общества? Не отпирайся, я знаю, что существу вроде тебя это интересно.
Пальцы замерли на верхней точке лаковых завитков. Запрещенный прием. Только Картер не мог не знать, что делает, когда апеллировал к его природе, теме, долго и тщательно оберегаемой от обсуждения. Интересно, почему молчит Вюрц? Какого черта он вообще здесь делает? Ассар покосился, но его взгляд остался без ответа.
- Ксенофобия, урезание нелюдей в правах, погромы, гетто. – Он только пожал плечами, озвучив обычный набор напастей, которым грозили на каждом углу, - Существо вроде меня это позабавит… нет, постой, не нужно опять напоминать мне о том, что я сам учтен, описан и внесен в каталог, мой случай единичен и начинать беспокоиться следует вот этим. – Небрежный кивок в сторону вампира.
- Хорошо, быть может, ты так и останешься музейным экспонатом ОКПУ, но неужели тебе не обидно?
- Что мне должно быть обидно?
- Скажи, как ты думаешь, зачем я забрал у тебя акции DDPC?
Ассар, готовый бросить следующий аргумент в бессмысленном иуже не единожды пройденном споре, от неожиданного вопроса вдруг замолчал, словно натолкнулся на стену. Странно, что Картер сказал сейчас об этой истории. Странно, что он вообще об этом напомнил. Некогда падший был женат на Джанет Вюрц, которая вместе с братом основала топливную компанию, однако она умерла, была убита, и компания разошлась на акции, а та часть, что осталась после выплаты долгов, была поделена между ним, Ассаром, и ее братом, который сейчас сидел рядом с ними и настороженно вскинулся, когда прозвучало знакомое название.
- Для того, чтобы записать контрольный пакет на твою дочь, я полагаю. – Сардонически усмехаясь, он пытался понять, к чему тот клонит. Тогда это «забрал» больше было похоже на неприкрытый шантаж, и оба прекрасно это помнили, - Ты еще пообещал, что я, если не соглашусь, буду подтираться этими акциями за неимением средств купить туалетную бумагу.
- Злопамятный, значит? – Картер кивнул и только улыбнулся в ответ, он явно и не ждал услышать ничего иного, – Прежде всего, я дал тебе стимул к развитию, помог открыть собственное дело для того, чтобы ты не сидел на дивидендах, страдая по Джанет Вюрц и по собственной утраченной белизне, а хоть немного интересовался происходящим вокруг тебя.
Ассар только вздохнул, отведя, наконец, взгляд; глупо пытаться опровергать, ведь так оно и было бы, но сущим лицемерием будет отбросить личную выгоду амбициозного и деятельного Картера, не только получившего разросшуюся DDPC, но и попытавшегося вырастить для себя своего личного, послушного и благодарного демона. Демона не получилось. Демон, наверное, не думая, ринулся в самую гущу событий, отстаивать свои интересы, искать свою выгоду или просто действовать, потому что они не могут иначе, они ощущают вкус и яркость жизни только пока что-то делают, куда-то ввязываются, но Ассару стало привычней постоять в стороне, пересидеть все потрясения в тихом офисе казино и пострадать, если не по погибшей жене, то хотя бы по упущенной выгоде.
- Я и интересуюсь, просто не пытаюсь сунуться в каждую щель. – Буркнул падший, отворачиваясь, - Но ты считаешь, что мне стоит заняться Кавендишем, так?
- Так или иначе, Кристиан, тебе это придется сделать.
- Я подумаю. А зачем тебе понадобился Вюрц? Тоже будешь его подговаривать устроить в Регене переворот?
- Тебе понадобится помощь… нет, постой, помолчи. Не его лично, а лордов, и, я полагаю, достаточно будет только одного, чтобы контролировать их действия. Мне нужен был кто-то, кто в курсе текущего положения дел в вампирской диаспоре Регена, но, вместе с тем, является лицом незаинтересованным именно потому, что необходимо обсудить кандидатуры и, не затягивая, сделать выбор.
Он уже обо всем подумал и все решил. Ассар бросил взгляд на старика, словно пытаясь понять, откуда в таком тщедушном дряхлом теле такой огонь, такое яростное желание перевернуть все с ног на голову, ввязаться, влезть и установить в Регене угодный ему порядок любой ценой. Тем не менее, сам Картер не рисковал ничем, только гордостью кукловода, которая единственная пострадает, если те, на кого он ставил, проявят несостоятельность. И падший все смотрел и смотрел в глаза, которые когда-то, как он помнил, были яркими, смотрел и пытался понять, оскорбительна ему или нет участь марионетки в руках этого человека.
- Я знаю, откуда у тебя такая идея. – Он, наконец, отвел взгля, что-то для себя решив, - Тебе не дает покоя авантюра моей бедной Джанет, которая хотела воспользоваться моей поддержкой, отправить Венгерский клан с Камарашем во главе на родину и прижать к ногтю всех остальных, так? Думаешь, мне дадут второй шанс? Думаешь, бедолагу, которому я выкажу предпочтение, не пристрелят так же, как ее? Я ангел силы, я их убивал, и они ненавидят и меня, и всякого, кто посмеет принять что-либо от меня.
Падший ангел говорил убежденно и скептически, но его собеседник только головой качал: ни один не уступит. Позабытый на время Вюрц, не решавшийся встрять в разговор двух старых знакомых, негромко кашлянул, словно проверяя, не подведет ли его голос.
- Не отказывай нам в здравом рассудке. – Мягко попросил он, обратясь к Ассару, тот остался в меньшинстве, вот еще один неприятный, но вполне ожидаемый сюрприз, - Мы лучше тебя понимаем, что впереди нас всех ждут трудности, рядом с которыми ты и то, что ты олицетворял когда-то, видится мелочью…
- Вюрц, ты богохульствуешь. – Лениво перебил падший, но что-то в его тоне было такое, отчего вампир осекся и замолчал, глядя на него и ожидая, если не немедленной кары, то хотя бы объяснений, но их не последовало.
- Прошу прощения, быть может, я не так сказал…
- Ну хорошо, и кем может быть этот счастливчик?
- Я хотел предложить Марию Рамирес. Едва ли она будт упрямиться такому предложению.
- Потому что она просто глупая баба и может не осознать последствий. – Перебил Ассар, - Почему не де Вайи? Слишком хорош?
- Он скорее умрет, чем пойдет на сделку с тобой.
- Ты так хорошо его знаешь?
- Я знаю, уж поверь.
Ассар едва удержался от того, чтобы спросить, что и откуда знает о де Вайи Вюрц, который и в городе-то появляется раз в несколько лет, чтобы уладить какие-то свои финансовые дела. Очевидное и напрашивающееся решение – поддержать сильного, того из кровососов, с кем можно договориться и кто умеет выполнять обещания, но неужели это де Вайи тогда мутил воду вместе со всей своей братией, ощетинившейся против Джанет и его лично? Тогда и впрямь, ему лучше сдохнуть, чем подпустить к себе падшего, который и впрямь злопамятен.
- А как насчет старшего сына Шэйна? Он возглавил семью, все, что от нее осталось, кроме того, он кое-чем мне обязан. – Ассар отвлекся от меланхоличного разглядывания разбросанных по зеленому полю шаров; они так и не закончили партию.
Его изрядно раздражал этот уговор между Картером и вампиром, это их соглашение, из-за которого они наперебой уговаривают его согласиться на свою затею. Он не хотел ничего этого, но все отттого, что прав старик, существо его природы должно было начать это самостоятельно, без подсказок и понуканий, а теперь только и приходится, что терпеть и принимать чужие идеи.
Шары щелкнули боками, сами собой раскатились по полю.
- Он не лорд.
- Сегодня не лорд, завтра лорд, у вас это легко делается… - Отмахнулся Ассар, но тут же понизил голос, произнося со знакомой обоим интонацией: - Или, быть может, это место хочешь себе ты, Dédé? За ним ты сюда примчался?
- Прекрати. Меня они точно не потерпят. Чем тебе не нравится Мария?
Еще сегодня ему казалось, что он знает, что будет завтра и через год. Еще сегодня у падшего были ровные, выверенные планы, не имеющие ничего общего ни с вампирами, ни с ксенофобами, ни с политиками, ведущими какую-то свою борьбу где-то на периферии внимания. Его проблемы были более чем приземленными и имеющими вполне конкретные имена, а теперь впереди открылся омут неизвестной и непродуманной авантюры, выгоду из которой он едва ли увидит. Ассар тер виски, словно от головной боли, и думал больше о том, что все это легкомысленное перебрасывание словами имеет цель и повлечет последствия, о том, что ему придется лезть, снова лезть туда, куда его никто не звал, и, вроде бы, ничего не мешает встать и сказать свое твердое и безразличное «нет», но что-то мешало. Что-то обидное, колкое, какая-то заноза, уязвленная гордость – действительно, за тем ли он стал падшим, чтобы теперь искать одного лишь покоя? Да, Картер знает свое дело и умеет заронить сомнение, да и его самого хитрый старик знает как облупленного, всех тонкостей – надавить на самое больное и тут же подсунуть выход, до обидного просто все, но на Картера ли ему обижаться.
- Ты знаешь, она не самого дурного мнения о тебе.
Падший молча уставился на собеседника, словно пытаясь заново сообразить, о чем он толкует, но да, Мария, конечно. Хитрая белоручка, которая вечно не при чем, у которой слово расходится с делом, а бабья глупость преобладает над разумом. Ею можно пользоваться, но невозможно управлять, ну и, конечно, среди лордов Регена есть тот, против кого она ни за что не пойдет.
- Ее тяжело будет заставить бояться меня больше, чем она сейчас боится Камараша. – Падший мельком глянул на Картера, пытаясь понять, знает ли тот, о ком он говорит, - А Камараш, несомненно, будет мешать нашему правому делу, потому что это очень древний кровосос, и, как и у тебя, Томас, для него есть два мнения – неправильное и его собственное, а на борьбу с ксенофобией у него свои собственные виды.
- Меня не интересуют эти лорды поименно. – С долей раздражения оборвал тот, - Если бы все было слишком легко, на твоем месте сейчас сидел бы обычный человек.
Омут засасывал. Вот уже падший, который собирался отделаться обещанием подумать, азартно спорил, огрызался и, в конце концов, пообещал то, чего от него добивался Вюрц, так и не раскусив, почему тот поддерживал именно ее, единственную в совете женщину. То ли и впрямь думал, что с ней будет проще, чем с остальными, то ли была некая договоренность между ними. Потом стало проще, удовлетворенный ответом Вюрц был спроважен от греха подальше в аэропорт, и Картер остался один.
- Не пойму я одного, зачем тебе это все?
Ассар рассматривал поставленный перед ним стакан виски; при вампире, который вообще не мог употреблять обычную пищу, им обоим пить было неудобно.
- За наше дело. – Картер усмехнулся, видя, как колеблется его собеседник, - Или ты за рулем?
- И так доберусь…
Сказал как можно небрежней, но получил только еще одну насмешку, справедливую и заслуженную, и принятую как должное. Ему не нужна машина, чтобы оказаться в любом месте, где он только пожелает. Только упрямство, только заботливо взращенная привычка жить как человек... нет, человеку не понять. Падший пил, как пьют горькое лекарство.
- Томас, ты прости, что я говорю вот так прямо, но тебе же недолго осталось, может статься, ты не успеешь увидеть, к чему мы придем и придем ли вообще… зачем ты это начал?
- Недолго это сколько?
- Ну… год, пять лет, десять лет, я не знаю.
- Тогда, ради бога, заткнись и не задавай таких вопросов. Я и так знаю, что я, в отличие от тебя, скоро сдохну, но позволь прожить отпущенное время без подобных напоминаний… Зачем, ты спрашиваешь сейчас, а мог бы спросить это и в девяносто первом, когда меня могла бы сбить машина накануне выборов, или мог бы свалить сердечный приступ, или еще что-нибудь.
- Все равно не понимаю. – Негромко, словно извиняясь за бестактность, признался Ассар.
- Я тоже не знаю, Кристиан, почему человек не только живет, но и что-то делает, прими это как есть. Я помню, ты говорил, что в мире нет ни одного изобретения, ни одного произведения искусства и ни одной художественной книги, написанной кем-либо из вас. Вы не способны выйти за свои рамки, потому вечно будете плестись следом.
Падший не ответил, молча налил себе еще, выпил, словно простую воду, не ощущая вкуса, и молчанием словно бы и согласился, мол, да, будут. Обречены. Картер забыл только об одном, они способны учиться, и ангелы, даже искристые и светлые, уже давно умеют изысканно лгать.
- Позвони мне, когда с ней поговоришь...
И он хотел сказать что-то еще, но поднял голову и увидел, что уже остался совершенно один.

Поделиться25th Sep 2014 08:58 pm

Автор: Raynald Hayes
Gott ist tot
Зарегистрирован: 22nd May 2013
Приглашений: 0
Пол: Мужской
Провел на форуме:
2 месяца 18 дней
Последний визит:
6th Jan 2015 07:47 pm

Открытый дождю и ветру город был похож на мокрую птицу, сжавшуюся и отчаянно пытавшуюся согреться – на редкость холодный май выстудил серые улицы, с которых, казалось, недельный ливень смыл краски, обезличил до неузнаваемости каждую улицу и каждый проспект, смыл привычный будничный поток людей, спешащих по своим делам. Прибитый ливнем к морю, Реген, кажется, остался совершенно безразличен к тому, что недавно произошло – это был не его праздник, не его победа, ведь в этой борьбе он был лишь сторонним наблюдателем, не способным никак повлиять на исход схватки за собственное будущее, теперь надолго окрасившееся в синий и зеленый. Чуждые этому городу цвета, не его. Дождь смыл и их – развешенные повсюду транспаранты и флаги стремительно теряли цвет, и, кажется, от этого мерк триумф поднявших голову тори, шумно отмечавших победу на выборах, покуда одни смотрели на это с прохладным безразличием, другие с опаской начинали оглядываться по сторонам и подумывать о том, что будет завтра – вопрос, которым в их среде, в обществе, видевшем расцвет и падение многих империй, пережившем все царства, что были на земле, не задавались никогда, ибо время смазано для того, кто не привык считать дни. Может, поэтому в этом доме нет календарей, и даже часы и те всего одни на весь огромный викторианский особняк, внутри которого время замерло очень давно, с тех самых пор, как здесь перестали раздвигать шторы в солнечные дни, с тех пор, как пыльный запах времени поселился под дубовой лестницей, помнившей тяжелую поступь Уинстона Черчилля. Его наследники ныне возвращают себе утраченные позиции, их лица смотрят с истрепанных ветром плакатов на улицах, но, если верить Юлиану, сам Черчилль не обрадовался бы этому триумфу, и Рейнальду оставалось только поверить на слово, хотя верилось в это с трудом, и думать об этом тоже не было никакого желания – слишком это было похоже на слабое, призрачное утешение тем, кто видел иные времена и привык считать, что раньше все было иначе. Никогда не было. И все ложно – и поиск успокоения в прошедшем, и заверения самого себя и других в том, что иные дни были лучше нынешних, огромный обман - причина их ошибок, приведших в тупик.
- Он не выглядит так, будто с ним можно о чем-то договориться.
Что-то было в его лице такого, что позволяло с уверенностью, не терпящей возражения и уговоров, утверждать – Уильям Кавендиш один из тех людей, кто мило улыбнется в ответ на предложение мира и сотрудничества, а после выстрелит в затылок. Хотя и в этом Рейнальд сомневался, уверенный в том, что быстрой расправе люди, подобные Кавендишу, предпочитают долгую изнурительную травлю, как травили до них их предки лис и барсуков, наполняя сердца страхом и ужасом перед неминуемой смертью – так и с ними, наверняка, будет, так и с ними разве упустит кто-то случай показать им, кто хозяин обещанной людям земли?
- Нельзя знать наверняка. У политиков редко сходятся слова с делами, ты и сам это знаешь не хуже меня, - отозвался Юлиан, как будто даже безразлично. Он всегда так звучал, подчеркнуто холодно и отстраненно, и, наверное, стоило бы поучиться у древнего умению сдерживать на подступах рвущийся наружу гнев, колкое раздражение, на которое не имеет права тот, кто держит в руках ножницы, которыми режутся нити чужих судеб. Юлиан своими дорожил. Опытный кукольник, который лелеет и обхаживает своих марионеток. Он бы мог думать с горечью и сожалением о том, что он и сам один из них, один из многих в ряду фигур, бережно уложенных на столь любимый Камарашем бархат, которым в этом доме не обит разве что пол и лестницы – но он не думал об этом вовсе. Рейнальд задумчиво щелкнул зажигалкой, снова подняв взгляд на древнего, что не отрывался от тяжелой, одетой в плотную черную кожу папки, под чьим тисненым переплетом – то, что проложит им дорогу на плаху, стоит только этим числам и цифрам, ровным бесстрастным колонкам имен и сумм, за которыми жизни, оказаться на столе не тех людей. Вообще – людей. И отныне ему придется стать еще осторожнее в каждом действии и решении, ведь в этом городе нет больше укромных мест, и все отныне на виду, свет софитов направлен на них, и голодная до зрелищ толпа ждет с нетерпением, жаждет узнать, чем же они смогут ответить, что сделают в ответ на победу тех, кто с удовольствием бы выселил их в гетто и лишил бы всех прав – это как минимум. Рейнальду и самому хотелось знать, что думает Юлиан. Что задумает Юлиан или, может, уже задумал, не хотелось бы, чтобы у него не было никаких мыслей и идей, хотя упрямый скепсис и опыт жизни подсказывали, что настали времена, когда неблагодарное и бесплодное дело – загадывать вперед о том, что будет. Потому он молчал, терпеливо ждал, пока Камараш внимательно изучит все то, что хранит в себе скромная черная папка, неприметная и незаметная.
- То есть, ты хочешь сказать, что сворачиваешься, - наконец, он закрыл ее и поднял взгляд. Ничего нельзя было понять по голосу – все такому же ровному – и лицу – все такому же бесстрастному, ничего не угадать и не прочитать.
- Я хочу сказать, что… кому-то придется поумерить аппетиты, - Рейнальд конец фразы проговорил резко. – Поток может иссякнуть.
- Ты знаешь, сколько от этих денег зависит. Или мне тебе заново объяснить?
- Я знаю. Но я не стану рисковать сейчас. Или твои клиенты останутся без хорошей крови, или будут получать ее меньше, - конечно, был еще один путь, но озвучить его – вызвать неприкрытый гнев того, кому Рейнальд был должен слишком много. И пусть, что их долги обоюдны, а, значит, оплачены уже давно. - Или довольствоваться подачками социалки. Но думаю, что все вы уже отвыкли от той бурды, которой пичкают вас в министерстве, а сейчас… думаю, что стоит ждать худшего.
- Я знаю это все, - после паузы сказал Юлиан, откинувшись на спинку кресла и глядя на загорающиеся за окном фонари, в чьем желтом отблеске на оконном стекле плавало искаженное лицо Уильяма Кавендиша. – Поэтому я и надеюсь найти… компромисс.
- По-моему, пустая трата времени, - пожал плечом Рейнальд, отходя от окна и усаживаясь в кресло напротив, выдерживая тяжелый взгляд Камараша. – Я знаю, что на выборы идут с одним, на деле делают совсем другое. Но это не похоже на популизм, это стратегия. Я не думаю, что вы сможете о чем-то с ним договориться, даже если пообещаете… не знаю, что вы можете пообещать победителю, которые через несколько лет, вероятно, станет премьер-министром.
- Не вы, а мы. Ты даже сейчас и дальше будешь отделять себя от Совета, от семей, от остальных? Не устал бегать от ответственности?
- Мое дело маленькое, - негромко проговорил Рейнальд, отводя взгляд. – Я не Рэйл, чтобы много обещать, но ничего не делать. И не Моррон, за которым…
- Я предлагал…
- Я помню, - резко перебил Рейнальд, снова переводя взгляд на Юлиана, почти зло, отрывисто, оборвал его на полуслове до того, как началось бы новое перечисление того, что для него сделали и чего он не оценил. Нет, не так – чего он не вернул им в виде… чего-то, что никогда не было озвучено вслух, и ни намеком не было обозначено между ними и теми, кто раз в две недели собирался за круглым дубовым столом, видевшем Плантагенетов, кто ждал. Чего-то. – Я все помню. Я ничего не забыл, и я благодарен. Какая еще благодарность вам нужна? - он указал глазами на черную папку, на которой лежала его тонкая сухая рука, опутанная сетью серых вен, темных совсем в почти лишенном света помещении. - Тебе лично?
Но он-то знает. Он все знает, и Юлиан тоже, и потому оба молчат и просто смотрят друг на друга, потому что им давно не нужны слова, чтобы объясняться и понимать друг друга, и только лишь одного не в состоянии понять тот, кто все прожитые века подчинял, но не подчинялся – что есть у некоторых черта, которую нельзя пересекать. Не для того он столько бежал, выгрызал зубами у собственного сира хотя бы глоток свободы, утраченной, как могло показаться, навсегда в грязном, забрызганном кровью и оплавленной землей окопе где-то на Верденской линии, не для того, чтобы сменить одного хозяина на другого, не для того, чтобы снова ее потерять, и потому "даже сейчас" он упрямо будет твердить "нет" - лишь бы сохранить за собой непреложное право исчезнуть, если окажется, что нет иного выхода.
- По-прежнему брезгуешь?
- Десять лет на помойках выбили из меня всю брезгливость, Юлиан, - холодно отозвался Рейнальд, потянувшись за сигаретой. Закурил, лишь бы только чем-то занять руки под пристальным взглядом древнего, который спустя столько лет по-прежнему невозможно выдерживать долго. – Не в этом дело. Я не Шэйн. И не буду им никогда.
А ведь когда-то он хотел. Рейнальд снова бросил взгляд на Юлиана, который все так безразлично его разглядывал – уже давно нет в нем того разочарования, которое он увидел на его лице в самый первый раз, уже привык слышать его упрямое «нет» и многочисленные отговорки, цель которых всегда лишь одна, держаться подальше от дрязг, что свели в могилу стольких, кого он лично знал давным-давно. Джанет была одной из них, и тогда Камараш и все остальные молча стояли и смотрели, и, случись что, с ним случится то же самое. Потому что он не Шэйн и, что важнее, не собирается и не хочет им быть, не хочет быть одним из них. Теперь уже не хочет.
- Что ты будешь делать, если не сможешь договориться?
- То, что мы делали всегда – выживать. Я видел времена, ужас которых тебе лучше даже не пытаться себе вообразить, и то, что ждет нас в худшем случае теперь – лишь бледное подобие прошлого, Рейнальд, а значит, с этим можно иметь дело.
Рейнальд не стал спорить и не стал возражать ему. Это уже стало обыденностью, скучной традицией – выслушивать от Юлиана наставления по праву прожитого в подлунном мире времени, большую часть которого его и других ему подобных каждый новый день вызывал на неравный бой, и они все-таки выжили, и, наверное, он сам не в состоянии оценить ужас тех, кто видел своими глазами Темные времена и теперь ощущает кожей и всем своим существом его возвращение, возвращение мира и истории на круги своя. Что страшнее: неизвестность или точное знание того, что будет? Может, оттого повисла эта напряженная пауза, молчание, о которое разбиваются домыслы докучающей прессы, которой вечно не хватает тем и слухов, может, оттого он сейчас сидит здесь, перед всесильным древним, который, несмотря на прожитые годы и накопленный опыт, просто растерян и не знает, как поступить, как встретить надвигающуюся бурю во всеоружии, если нет его – этого оружия. Его отняли у них в тот день, когда они вышли на свет, их мягкую родную темень, мифы и сказки о них, которые были лучшей защитой, чем сомнительный и хлипкий юридический статус, их ущербные права, брошенные им, как подачка, и не более того… их не осталось уже, таких, что могли бы выстоять новые Темные века, когда начнется с новой силой охота на ведьм. Может так – и он, Камараш, последний, ведь второй такой же умер тринадцать лет назад, был застрелен в собственном доме под Лондоном неизвестным убийцей, не оставившим после себя ничего, кроме пепелища, и запоздало стоит признать, что Шэйн точно знал бы, что им делать, и делал бы, не считаясь ни с кем.
- Так что с этим? – короткий кивок на папку, о которой они как-то мимоходом забыли, а ведь она – истинная причина его прихода, как и многих других до этого вечера.
- Ничего. Просто делай свое дело. Вроде пока ОКПУ не проявляло к тебе особого интереса, нет?
- Они посматривают. Но не больше, чем за Марией. Вот кому, полагаю, придется теперь залечь на дно?
- Марии? Спроси у нее сам, что думает она об этом, и она тебе скажет, что свое в четырех стенах она уже отсидела давным-давно. Что до «Ун Медико»… у тебя же хорошие адвокаты, в тот раз кое-кому даже пришлось извиняться за якобы клевету.
- Не у меня. У Джонатана, - Рейнальд криво усмехнулся. С Джоном они еще не успели об этом поговорить, возможно, тот даже не знает еще о том, что творится дома, покуда он греет кости, изрядно сточенные временем, где-то на Лазурном берегу. Что скажет на все это осторожный Свифт? Который понимает, что сам по себе является лучшим щитом для него от всевидящего ока служб, которые теперь будут с удвоенным рвением искать и высматривать – как будто кто-то упустит возможность воспользоваться ситуацией и заработать себе пару новых полосок на погоны.
– Ты точно не хочешь его просто убрать? – он сказал это после недолгой паузы, то, что крутилось в голове с самого начала, с того самого момента, как Рейнальд услышал от Юлиана его план, провальный априори. Внимательный, изучающий взгляд он скорее почувствовал, потому что все это время смотрел куда-то в стену над правым плечом у Камараша, где старинные обои были навсегда испорчены выстрелом, и пуля до сих пор была там, поблескивала тускло из черноты едва заметно отверстия. Если не знать, куда смотришь, ни за что не увидишь. Рейнальд поднял взгляд на Юлиана, который явно ждал какого-то продолжения.
- Просто?
- Я не о том, чтобы убить его, - поспешно пояснил Рейнальд. - Это ведь… ничего не изменит, верно? – он поднялся, снова отходя к окну, за которым уже совсем стемнело, и опустела окончательно и без того почти не загруженная днем улица в тихом старом районе. - Кавендиш лишь один из многих. Если его убрать, на его место придет кто-то другой, еще более радикальный, а смерть предшественника станет символом их борьбы, сам Кавендиш - новым мучеником очистительной войны. Но убрать политическими методами…
- Как будто мы не думали об этом, - раздраженно отозвался Юлиан. - Я пытался... мы пытались давить это в зародыше, взятками, заверениями бизнесу, по-всякому, но все было тщетно. То, что получалось раньше - работало со всеми, неважно, какой идеологии они придерживались, ты же знаешь... во Франции мы тогда даже левых смогли остановить, но тут...
- Вы не смогли остановить нацистов. Зато.
- Да, не смогли, - кивнул Камараш, поднимаясь и выходя из-за стола. - Не смогли остановить, но почти смогли договориться.
- Не боишься, что тут случится то же самое?
Рейнальд мало что знал о том, как пали вампирские кланы Германии, которые наивно полагали, что способны контролировать партию. Что смогут стоять у них за спиной, но всех в итоге пожрал огонь. Вряд ли кто-то решится на такое теперь, но они-то знают, что есть вещи похуже огня, и имя ему -вечный голод, который ничем не утолить, который сводит с ума и толкает на опрометчивые, опасные, противозаконные поступки, и преодолеть который нельзя, его можно лишь принять и научиться с ним жить, держать в узде, или же искать, чем накормить. Их мир легко обрушить, всего лишь отнять право на эту кровь.
- Кавендиш не боится, в отличие от других. И управлять собой не даст.
- Бороться с собой он тоже не даст. Одно неверное движение... - Юлиан осекся, одарив его многозначительным взглядом, не терпящим возражений.
- Он потребует уступок. Когда поймет, что вы согласны на очень многое, лишь бы не тронули вас и ваши семьи. Кто станет козлами отпущения? Одиночки, мелочь, малые семьи, которым нечем заплатить за свое право на жизнь? Вас уже нагнули в 54-ом, хочется еще?
- Чего ты хочешь? Может, ты хочешь открытой конфронтации? - в голосе Юлиана появилась мягкая, бархатная глубина, верный признак, что-то перешел черту дозволенного. Ему и так было можно многое, на правах любимого приемыша, которого благородный Венгерский клан признал за своего в час нужды, но невидимая граница, за которой начинали действовать для него правила, что действуют для всех, всегда была между ними. Рейнальд инстинктивно отодвинулся, пряча взгляд.
- Нет. Но... я не вижу смысла под них гнуться.
- А воевать, значит, смысл видишь?
- Я не сказал война, я... сказал сопротивление.
Что-то внутри отозвалось глухой памятью. Тогда им тоже гворили - берите винтовки и идите в бой, и в итоге Пасхальное восстание, которого Рейнальд уже не видел, было остановлено, и улицы Дублина залила кровь ирландских революционеров. Это был их выбор и их война, но с тех пор он, тогда не видевший иного выхода, слишком сильно изменился, чтобы уверовать в то, что горстка безумцев может одолеть толпу... а один тем более не воин в поле, гле со всех сторон смотрят дула и только ждут команды стрелять.
- Шэйн тоже так говорил когда-то. Очень давно, - проговорил Юлиан, уже своим обычным будничным тоном, ничуть не беспокоясь, как сильно его задевает это сравнение. Хотя в этот раз Рейнальд почти не почувствовал раздражения, которое только по привычке лениво шевельнулось внутри и затихло -да, в самом деле, не остается ничего, кроме как признать, что его покойный сир мог быть в чем-то прав. - Но пока что все так, как есть. Совет считает возможным договориться. Хотя бы попытаться. Ты можешь или принять участие, как сторона заинтересованная и, все-таки, глава семьи, а можешь постоять в стороне и подождать, чем все закончится.
Рейнальд поднял взгляд, долго молчал. И вряд ли ответ Юлиана удивил или расстроил, ведь он всего лишь снова повторил то, что уже говорил.
- Я, пожалуй, постою в стороне, - он потянулся к столу, сгреб папку. - Тебе виднее, что делать, и как. Я позвоню, когда… ну, ты понимаешь.
Скоро он будет опасаться любых неосторожных слов, и вот, начало уже положено. Молчание Юлиана Рейнальд расценил как согласие и немое прощание – он никогда не прощался, может, потому, что знал, что новая встреча не за горами, ибо что такое для древнего несколько дней? Но в дверях его нагнал голос древнего, заставил сперва оторопело замереть, а потом обернуться. Камараш стоял к нему спиной, смотрел в окно, но едва ли что-то рассматривал в сгущающейся вечерней темноте – его взгляд, отраженный в блике настольной лампы, желтым пятном света лежавшем на стекле, был устремлен прямо на него.
- Когда поднимается буря, трудно усидеть на заборе, Рейнальд. Ветром все равно скинет вниз, и падать будет больно, очень больно. Подумай об этом. Теперь иди.
Ему не оставалось ничего, кроме как послушаться, хотя, кажется, он мог что-то ответить на это, что-то злое и давнишнее, давно наболевшее. Кажется, этот нарыв на душе не затянется никогда, и чушь это все, все россказни, будто время лечит, по крайней мере, не здесь, не в этом городе, где не осталось ни одного места, которое не было бы полно воспоминаний. Ведь в этой комнате он тогда был, сидел в том же самом кресле и просил… и разве многого просил? Так и можно ли после всего случившегося взывать к его небезразличию?
Но Рейнальд промолчал, как и во многие разы до этого, потому что не решить ничего упреками, а Юлиан все равно знает причину его отказов. И все они знают.

Отредактировано Raynald Hayes (6th Sep 2014 12:30 pm)

Поделиться313th Sep 2014 03:51 pm

Автор: Assar
мое любимое животное и я
Зарегистрирован: 19th May 2013
Приглашений: 0
Пол: Мужской
Возраст: 54 [1969-06-06]
Провел на форуме:
1 месяц 16 дней
Последний визит:
18th Sep 2016 08:10 am

Случается, что сильные потрясения легко переживать. Случается, что они входят в сознание постепенно, капля за каплей, и то, что вчера стояло незыблемо, становится воспоминанием медленно, выцветает день за днем в бледную тень и исчезает вовсе. То, во что можно было верить, как верят в бога, как верят в удачу и приметы, исчезло и осталось лишь дождаться, когда по каплям заполнится пустота и каждый из них поймет, что остался среди зыбкой пустоты, под прицелами и взглядами, на безжалостном свету. Беззащитным. То, что рухнуло со смертью Камараша, оказалось не надежней, чем глупая примета, эта их бессмысленная вера в собственную защищенность, вера в людские законы, по которым вот уже целое поколение приучалось жить и приучилось, наконец. Гроша ломаного все это не стоило, и этому многие предпочли бы открытую войну, но что за оружие дремлет в их руках и как воевать им, уже не помнил ни один. Камараш был последним, по-настоящему последним. Остались ублюдки, бессловесные посланцы древних корней, уснувших настолько давно, что обратились в камень у себя под землей. Остались они одни, осталось упрямство и боль за свой народ, боль о своем несчастьи, и просто боль, и ничего кроме.
Слишком много света сонным утром, в голову лезут тяжелые и бесполезные мысли, путающие и пугающие, но до сна еще долго, у него хватало работы, и в работе некогда было думать о чем-то еще, особенно об их будущем. Осознание, что война уже объявлена и противник неуязвим, еще не пришло, оно только маячило на пороге, готовясь войти, и у Рейнальда был один выбор – подольше не замечать его. Как будто ничего и не случилось, он разбирал то, что оставил Юлиан, как будто тот просто надолго уехал, случайно позабыв предупредить, и через месяц, через год все обязательно будет, как было. За успехами Un Medico стоял не один человек, и даже не двое нелюдей, половина всех контактов с собратьями за рубежом лежала на древнем и именно с ними предстоит начать работать ему самому. Пусть недолго, пусть хотя бы предупредить о приостановлении поставок, ведь теперь все решения – за ним одним. Полная свобода, нежеланная и непрошенная, и, обдумывая в который раз свои доводы, Рейнальд вдруг поймал себя на мысли, что по-прежнему мысленно спорит с древним, как если бы он был рядом, и повторял то, что было сказано в том, последнем разговоре. Какая глупость, какая бессмысленная сентиментальность, снова и снова продолжать оправдываться за свои решения перед ним – мертвым, и хорошо, этому нет ни единого свидетеля, это признание в собственной нерешительности, в неуверенности и страхе, хотя у них у всех есть теперь причина бояться.
У Юлиана хватало записей; он мало доверял электронике, все больше бумаге, но английскому он явно предпочитал французский, и все росло глухое раздражение от того, что, наверное, придется просить перевести Изабель, которой единственной Рейнальд мог бы доверять и которую единственную не хотел втягивать в это дело.
Поздно… подняв голову, он сощурился от рези в усталых глазах, уже слишком яркий свет снаружи, сияющие прямые струны пробиваются через не до конца закрытые жалюзи, щели нестерпимого белого, так непохожего на спокойный свет дежурной лампы, которая вдруг мигнула, секунду прогорев в полнакала. Кто-то пришел.
Еще задолго до момента, когда открылась дверь, они оба знали, кого увидят, но на искреннюю улыбку отыскавшего его пса Рейнальд не ответил. Столько лет прошло, а странная инстинктивная неприязнь и не думала пропадать, и ему некуда деть ворочающееся внутри раздражение на то, что бесцеремонно явился в такое время, именно в такое время, набрякшее тяжестью и предчувствием, предвкушением больших бед и скверных дел.
- Я не слишком рано? Или поздно?
Ассар не изменился за прошедшие годы, следы которых вампир по привычке искал и все не мог отыскать; это существо, пусть и не одной с ним породы, но также вышвырнуто прочь из неукротимого метаболизма хроноса, сгладывающего даже вечные камни.
- Полчаса, думаю, у тебя найдется… тебя тяжело было застать, - Не дождавшись ответа, сам за него ответил падший, без приглашения уселся напротив; не обратил внимания на вопросительный взгляд, сам внимательно рассмотрел Рейнальда, терпеливо ожидающего продолжения, - Знаешь, я рад, что тебя никто не сожрал за это время. Как я посмотрю, дела у тебя идут ничего так?
- Да, у меня все хорошо.
Он сдержанно кивнул в ответ, не собираясь показывать заинтересованность целью этого визита, да интереса и в самом деле никакого не было, только растущее опасение, что все закончится еще одной проблемой. Сделав вид, что всего лишь приводит бумаги в порядок, Рейнальд убрал стопку писем Юлиана, оказавшуюся у падшего под носом; тот уж разумеется не будет нуждаться в переводчике, чтобы засунуть нос в то, что его никоим образом не касается.
- Хорошо? Ты уверен? – Не поверил Ассар, оскалившись еще шире, - Неверный ответ, у вас все очень хреново. Скажи, что ты думаешь о нашем новом мэре? Как он тебе?
- Зачем ты пришел?
Если что в белобрысом падшем и изменилось за эти годы, так разве что его улыбка стала вызывать куда больше раздражения. Дурацкие вопросы… сам же все прекрасно знает, не может не знать, и какого тогда черта здесь делает? Явился посмеяться?
- Так в чем дело?
Рейнальд с холодком во взгляде ждал, надеясь на ответ, но пауза затягивалась, и визитер посерьезнел, вздохнул, отводя глаза. Конечно, не все так просто; у них ничего не бывает просто.
- Ну ты же понимаешь, что я не городские сплетни хочу обсудить, Хейес. Что думают о Кавендише ваши лорды? Что-то ведь думают?
Конечно думают. До хрипоты, небось, спорили, друг на друге срывая бессильную ярость за это поражение, и опускали глаза, когда шли на поклон к победителю, и чем все закончилось? Только едва ли стоит ли это разжевывать Ассару, который пока что только отнимал его время.
- Для нас результаты выборов очень неудачные. – Коротко отозвался Рейнальд, опустив все возможные подробности, - К чему ты сейчас об этом?
- Меня это тоже беспокоит.
Ну еще бы не беспокоило. Он безмолвно смотрел на подавшегося вперед Ассара, уже догадавшись о самом правильном ответе на свои вопросы, но все еще не желая соглашаться со своей догадкой. Так не бывает, и как нелепо то, что демон явится плакаться именно ему, да и что с этого толку? Или не в этом дело? Но, сколько ни гляди на гостя, ничего не прочесть, только глаза режет от дневного света; там, снаружи, уже совсем рассвело. Устав щуриться, Рейнальд пошел закрыть жалюзи до конца и только за спиной услышал скрип кресла – это падший повернулся к нему.
- Вы понимаете, что это только начало? Нечто подобное уже давно висело в воздухе, с самого начала он был, их страх, но сейчас они начали называть вещи своими именами. И это нельзя оставить просто так, ты сам хоть это понимаешь?
- Все понимаю. – Он обернулся; теперь собеседника было видно хорошо, и эта убежденность, написанная на лице, выглядела смешно; он смеялся бы, если б было над чем, - Мы уже попытались договориться, и ты сам знаешь, чем все закончилось. Юлиан хотел договориться.
- И как ты думаешь, кто его убил?
Если бы в тот момент, когда прозвучали эти слова, Рейнальд видел выражение лица демона, быть может, кое-что изменилось бы. Кое-что, если не многое, но он смотрел на свои руки, все еще сжимающие декоративный плетеный шнур и не видел гадкой ухмылки всезнающей твари, которой нужен был только кивок, только полслова, чтобы рассказать больше, но нет. Расспрашивать он ни о чем не собирался; и так достаточно устал за эти дни, чтобы не устать еще больше от слишком долгой прелюдии к делу, о котором падший все не хотел или почему-то не мог рассказать.
- Люди Кавендиша, я полагаю.
Вернувшись на свое место, он безо всякого интереса поднял взгляд – ему нет нужды искать подтверждения или опровержения своих слов, не верил, что падшему известно больше. Если бы он что-то знал, он не пришел бы сюда, к нему, он бы не стал нести всю эту странную чушь… вдруг Ассар снова улыбнулся, как будто рассмотрел все эти скептические мысли.
- Мне нужно, чтобы ты занял, наконец, место своего отца.
Он не расслышал тона, только слова; следил за шевелением губ, словно перепроверял, не веря собственным ушам.
- Что? – Чувствуя себя подным дураком и начиная, наконец, злиться, переспросил Рейнальд, своим раздражением пытаясь подавить нарастающую неловкость от того, что все его догадки шли прахом. То, что только что было понятным и постыло-прозрачным, вдруг преподнесло неожиданным сюрприз и не сказать, чтобы приятный.
- Я хочу, чтобы ты стал лордом, Хейес. – Разъяснил Ассар, откинувшись в кресле, воззрясь мимо него; ему, похоже, тоже надоела словесная мишура и он начал говорить прямо, - И еще хочу, чтобы остальные знали, что это я так захотел.
Он позволил себе снисходительную улыбку, рассматривая собеседника так, словно увидел впервые; нет, конечно, падший пришел не за информацией, падший что-то задумал, что-то такое, чтобы быть следующим, кто собирается использовать его вслед за Джанет и за Камарашем, очередной, кто является с каким-то свои планом, в котором уже отведено незавидное место для невзрачной разменной фигуры, которую нужно только уговорить на очередную рискованную глупость. И ему в этих играх не отделаться в третий раз поразительным везением, когда ферзь падал первым, не успев потопить его самого.
- Я в твои игры не игрок, здесь ты напрасно теряешь время, Ассар.
- Подумай… - Терпеливо начал было тот, но Рейнальд перебил с холодным смешком:
- Настроить против себя весь совет и их семьи? Всего лишь потому, что тебе захотелось?
Нетерпеливо, порывисто выдохнув, Ассар с раздражением сжал руку в кулак; отказ явно пришелся ему не по вкусу и Рейнальд хотел добавить что-нибудь еще, чтобы уж наверняка дожать, чтобы тот убрался, наконец, со своими нелепыми предложениями и пожеланиями, но перед глазами встала темнота, в которой вампиру оказалось не под силу что-либо увидеть. Темнота шуршала и содрогалась тускло блестящими перьями; стол, разделявший их, дрогнул, приняв на себя неожиданную тяжесть, что-то ссыпалось на пол под узловатыми бесшерстыми лапами, и, запоздало подняв голову, он обнаружил прямо перед собой уродливую искаженную морду твари, широко распахнувшуюся пасть, словно этому новому телу демона катастрофически не хватало воздуха. Вздрогнув от неожиданности, не от страха, он откинулся назад, ожидая продолжения. Страха действительно не нашлось, не было вообще ничего, даже любопытства, только упрямое нежелание идти на поводу у настырного падшего и у кого бы то ни было, нежелание ввязываться во что-либо, и пусть ради этого нужно немного потерпеть это сомнительной красоты зрелище, он это сделает.
- Плевал я на ваши семьи, которые будут сидеть в своих домах, надеясь, что тот, кто начал с Камараша, пройдет мимо их двери. – Неожиданно четко и холодно проговорил Ассар, чуть наклонил башку и стало видно, что выше, на плоском зверином лбу у него еще одно, человеческое лицо, - Кто из вас пойдет против меня?
- Тебе легко плевать, - Не умаляя скепсиса в голосе, Рейнальд кивнул и достал сигареты, - А вот мне придется иметь дело не только с теми, кто убрал Юлиана, но и с лордами, которые не станут терпеть такого выскочку, как я.
- Им всем придется иметь дело со мной.
- А тебя на всех-то хватит?
Висящая над ним морда потонула в облаке табачного дыма. Молчание вместо нового возражения. Все доводы уже обоюдно известны, оспорены, возвращены на исходную.
Когда-то, если бы ему кто-то предложил нечто подобное, он бы рискнул, потому что был свободен ото всего, ничего не имел и не боялся потерять. Теперь… теперь все сложнее. Осторожность и постыдный, пакостный страх, и за себя, и за то, что останется после, за тех, кого он принял и за ту, кого создал; это естественный человеческий инстинкт заботы о том, кто одной с ним крови так странно переродился в мучительную привязанность между чужими, в общем-то, существами. Узы, которые крепче, чем те, что связывают живых, это не просто инстинкты живого тела, это закрывать глаза и слышать их, чувствовать и знать, и этим находить покой. И падший, который предлагает рискнуть всем, что у него есть, и, ах, если бы в этом выборе его жизнь была самой большой ставкой, но нет, нет. Они все будут платить. Они все будут обречены… или ему эгоистично хочется так думать, хочется быть уверенным, что его жизнь и дела хоть что-то значат, что он может защитить хоть кого-то. Хотя бы для них, хотя бы их...
Рэйнальд поднял взгляд на нависшее над ним лицо; серые глаза глядели пусто и отстраненно, хотя в тот момент более приличествовало хоть какое-то выражение; видимо, превращение напрочь лишило его мимики.
- Ты боишься не того, чего следует. – Вдруг со странным чувством проговорил Ассар, переступив лапами по хрустнувшим бумагам; это было сожаление или разочарование, или последняя попытка дозваться… нет, столкнуть с намеченного пути навстречу ему только ведомой цели, - Думаешь, я так хочу тебе зла? Думаешь что сам сможешь пересидеть эту бурю?
Откуда он знал? Почему сказал именно это, и отчего что-то тупо укололо в груди, не чувство и не воспоминание, но некое предчувствие. И вздрогнули пальцы, небрежно держащие сигарету; Рейнальд почти осязаемо ощущал, как рассыпается иллюзия спокойствия, которую он так долго удерживал – не для падшего, для себя самого, чтобы самому себе доказать и утвердить свою правоту и свое недоверие. Грядет буря, буря идет, а он только и делал, что искал повода не замечать ее как можно дольше, и вот уже перед ним второй, кто говорил о ней.
- И все же, почему я? – Проговорил тихо, словно пытаясь уцепиться за свое последнее сомнение, тот самый резонный вопрос, который следовало задать еще в самом начале, но очередь до которого дошла только сейчас.
Висящая над ним туша подалась назад, разведя темные крылья, дотягивавшиеся, казалось, до противоположныхь стен; но вот замерла, вслушиваясь в вопрос. Что-то влажно хрустнуло в пасти и, оставив на столе дорожку темной крови, падший снова втиснулся в свой привычный облик, вздохнул и, прикрыв глаза, наощупь поправил воротник рубашки.
- А что тебя в себе не устраивает? – Хрипло спросил он, кашлянул, будто там, у него в горле, что-то еще только-только вставало на свое место. – Для меня ты ничем не отличаешься от остальных лордов; нет ничего такого, что я не смог бы исправить, я сделаю тебя сильным.
Еще одно сомнительное обещание; неловко отодвинув пепельницу в сторону от темного следа на столе, безобразно алого вдоль края стопки бумаг, Рейнальд молчал, пока не поймал себя на мысли, что смотрит туда слишком долго. Струна внутри, над которой у него нет власти, и падшего, эту тварь, эту мразь, только забавляет смотреть, как он снова, в который раз, отводит глаза так, как будто это нечто стыдное и мерзкое. Как же, всесильный ангел-палач, который отчего-то думает, что знает, как там, внутри, темная рука закручивает колки все сильнее, до звона, до боли, пока струна не лопнет и не ударит, не оглушит, раскручиваясь петлей. Ни черта он не знает.
- Я подумаю над этим. – Буднично и совершенно спокойно сообщил Рейнальд, снова посмотрел – указал взглядом, напустив выражение брезгливости, выждал паузу: - Но только не говори мне, что в этом не участвует никто, кроме нас. Это ведь не твоя идея, так?
- Предположим. – Увидев все, что ему нужно было увидеть, скучно согласился Ассар, - Думай, Хейес, думай. Займи свое место в совете, и мы хорошо поработаем… все вместе.

Поделиться48th Oct 2014 11:12 pm

Автор: Raynald Hayes
Gott ist tot
Зарегистрирован: 22nd May 2013
Приглашений: 0
Пол: Мужской
Провел на форуме:
2 месяца 18 дней
Последний визит:
6th Jan 2015 07:47 pm

Он еще долго сидел, глядя на закрывшуюся седом за падшим дверь, словно ждал, что тот вернется и договорит то, что обошел молчанием – в том, что многое осталось недоговоренным, Рейнальд был уверен. Многое будет выясняться потом, и это будут неприятные и неожиданные открытия, сюрпризы наподобие того, что преподнес ему сегодня Ассар. Рейнальд опомнился только тогда, когда пачка сигарет закончилась, он докурил последнюю, а назойливое солнце спряталось за угол соседнего здания, оставляя в кабинете приятный полумрак задвинутых наглухо жалюзи, рассеиваемый только настолько лампой, в которой кружился и завивался в кольца сизый сигаретный дым – день вкатился в зенит, и он слушал приглушенную суету за плотно закрытой дверью, куда никто, кроме Джонатана, обычно не заходил. Сегодня ему даже хотелось, чтобы Джон неожиданно заявился к нему в кабинет, увидел бы бумаги, оставленные Юлианом, спросил бы… что-нибудь, что-то, за что он мог бы зацепиться и рассказать все, как есть: все опасения и собственные страхи, нежелание влезать в рискованное дело, но при всем при этом он так же знал и понимал, что ничего не сможет сказать. Столько лет они работают вместе, но до сих пор есть черта, которую не перейдут оба: он никогда не станет расспрашивать Джонатана о том, как и с кем он ведет дела, пока Рейнальд не видит, не смотрит, не хочет даже видеть, а Джон в свою очередь не станет интересоваться, к кому уезжают по ночам неприметные черные машины от задних дверей клиник, куда пропадают, кому предназначаются. Может, зря все так. Может, это тоже одна из его неисправимых ошибок, которую можно списать на недоверие, и пусть причина в ином, пусть она глубже и сложнее банального нежелания распространяться перед людьми об их хрупком теневом мире, теперь отчего-то кажется, что зря он так долго молчал. И не только с теми, кто доверился ему в столь рискованном деле, как добыча крови под самым носом у проверяющих органов, но вообще – молчал, везде и всюду, где и когда нужно было говорить. Теперь Юлиана нет, и трудно отделаться от мысли, что его слово когда-то могло бы что-то изменить – возможно, ему сейчас просто хочется так думать, возможно, это просто поиск причины согласиться на предложение его незваного гостя, который предлагает ему не просто начать, наконец, говорить, но облекать свои слова в действия и подкреплять их силой. Но почему же ему совсем не хочется это делать?
Остаток дня прошел в поспешной суете. Смерть Юлиана не сулила ничего хорошего, и Рейнальд торопился – собрал все бумаги, которые могли хоть как-то намекать на их скромный незаконный заработок, отправил людей вычистить все хвосты, за которые при случае можно было бы уцепиться, а самое сложное ведь еще впереди – связаться с клиентами и сказать им, что пока что ничего не будет. Стиснуть зубы и надеяться, что они поймут. Они, конечно, поймут, но только не в том совсем дело, и ему не нужно их понимание, ему нужна уверенность или хотя бы надежда на то, что когда-нибудь все вернется назад, на круги своя, и будет как прежде. То же самое он видел в глазах всех, кто попадался ему в тот день, тот же немой вопрос и ожидание ответа, но ответом был только его внимательный взгляд и многозначительное молчание, за которым пряталась его неуверенность и незнание, что делать дальше и как быть. Рейнальд был благодарен им, что они все выполняли молча и не расспрашивали, по крайней мере, сейчас, и закончили они далеко за полночь, под покровом темноты отправив за город те самые черные фургоны. Последние, может быть, даже навсегда.
- Как думаешь, навсегда это? – словно эхо его мыслей был этот вопрос, и Рейнальд долго рассматривал Лорана, прежде, чем что-либо ответить. Весь день до самой ночи, до этой самой минуты, он не думал о том, что случилось утром, о разговоре между ним и Ассаром, но этот вопроса вернул его на двадцать часов назад, напомнил о том, от чего он настойчиво отмахивался. Думаешь, ты сможешь пересидеть эту бурю?... Нет, конечно, и пусть им всем отпушена вечность, если бесконечной будет война, она пожрет их всех, ибо даже бессмертные устают и сдаются рано или поздно, как сдались они уже однажды под давлением неминуемой логики истории, выбрасывающий на берег из темных глубин все, что когда-то скрывалось в тени. Они сдались тогда, сдадутся и сейчас, а теперь – тем более, без единственного лидера, который хоть что-то мог изменить.
Хотя…
Единственный ли?
- Я не знаю, - покачал головой Рейнальд, глядя на пустую дорогу, по которой мокрый ветер носил какую-то оборванную истрепанную газету. – Если бы от меня что-то зависело…
Ах, если бы… что бы он сделал? Вдруг острым уколом в груди отозвалась неожиданная мысль, новое сомнение – даже если допустить на мгновение, что он согласится, если представить на миг, что он сказал заветное и запретное «да» (как тогда, в развороченном блиндаже под Верденом, такое же запретное и такое же желанное, то самое да, меняющее судьбы), то – что дальше? Это была та самая правда, что осталась нерассказанной, то, о чем он узнает только в том случае, если согласится, и будет счастьем и удачей, если у падшего и тех, кто стоит за его спиной и направляет его слова, действительно есть, что противопоставить надвигающейся буре, той самой, что будет вечной, той самой, что не переждать. Он бросил взгляд на брата, который задумчиво смотрел, как ветер превращает газетные листы в бумажное месиво. Рассказать? Поделиться сомнениями и опасениями, выслушать совет того, кого поднял из голодного безумия четырнадцать лет назад, того, кому верил. Одному из них, чье присутствие в его жизни сковывает руки и не дает броситься с головой навстречу единственной возможности не угаснуть тихо, под свист разнузданной толпы, а, может, ему лишь кажется, что причина в этом, может, он всего лишь прячет сам от себя то единственно верное и настоящее, что заставляет сомневаться и бежать от предложения стать сильнее…
- Езжай домой, - голос Лорана оборвал назревавшую мысль, которой уже почти нельзя было противиться. Рейнальд уже поймал ее, ощутил и теперь смотрел на то немногое, что осталось ему от прошлой жизни, сгоревшей много лет назад в доме под Лондоном – ведь одна кровь в их венах, скученных темнотой, одной кровью они крещены и возвращены к жизни, и она говорит в них – тихо, едва слышно – до сих пор. Шэйн бы точно знал, что делать. Шэйн бы знал и делал. – Я останусь, наверное, вдруг что. Езжай. Ложись спать.
Он только криво усмехнулся в ответ, ничего не сказав. Над городом нависала дождливая ночь, и его сон уже прошел, остался во вчерашнем дне, который Рейнальд запомнит надолго благодаря визиту Ассара, разговор с которым застрял в памяти мелочами, полутонами и жестами, до последнего слова запомнился. По дороге домой он думал о нем, перебирал в памяти слова и то, что стояло за этим словами, собственные догадки и то, к чему эти догадки вели, но лучше не становилось – только больше путались мотивы и причины, только сильнее затягивал омут обоюдных сомнений «за» и «против», и то и дело попадавшиеся по дороге рекламные щиты с синих и зеленых цветах не позволяли отвлечься от этих размышлений. И не к кому пойти за советом, не кого спросить, что ему делать – никого теперь не осталось, а те, что есть, могут только выслушать.

Утро началось с тревожного звонка, тревожного оттого, что никто не звонил ему так рано обычно, зная, что это бесполезно и невежливо. Он стал еще более тревожным, когда Рейнальд услышал взволнованный, почти напуганный голос Лорана, который обычно всегда спокоен, а это значило только одно – что-то случилось. Кончики пальцев закололо плохим предчувствием, и не только у него – та же тревога была в глазах Изабель, пока Рейнальд слушал сбивчивые объяснения сперва Лорана, потом Харкера в трубке, такое же предчувствие того, чего они все боялись, о чем их предупреждали. Его ведь предупреждали… всего несколько слов «полиция», «проверка», «изъятие», такие рутинные слова для каждого, кто занимается делом и ворочает суммами с шестью нулями с завидной регулярностью, но только не в этот раз. Только не в этот раз они звучат обыденно и не в этот раз он вздрагивает едва заметно, когда слышит где-то позади, за шумом просыпающейся улицы, голоса, которые не узнает.
- Я поеду с тобой, - проговорила Изабель, когда Рейнальд повесил трубку, но он только помотал головой, сжав в ладони ее пальцы.
- Нет, не надо. Останься. Ты знаешь, где все лежит. Возьмите все это с Эммой и… день это куда-нибудь. Где искать не будут.
Она не стала спорить. Рейнальд был благодарен ей за это, за возможность не рассыпаться в долгих объяснениях, просто обнять перед тем, как уйти, прижать крепко, так, как будто есть риск уже не увидеться. Конечно, это было изрядным преувеличением, но наступало время, когда явно ни в чем нельзя быть уверенным до конца, даже в том, что для них наступит завтра и что это завтра будет таким же, как вчера. Не будет, это как раз можно было сказать определенно, не гадая.
Центральный филиал встретил его суетой, даже можно было сказать суматохой, в которой сквозила плохо скрываемая большинством тихая истерика. Разве только Джонатан был спокоен – внешне, он всегда лучше других умел сохранять выражение меланхоличного безразличия к происходящему, и делал то же самое сейчас, флегматично наблюдая за мельтешением целой делегации ОКПУ перед глазами. Движение, которое могло бы показаться поначалу беспорядочным, прекратилось, как только он вошел, нарочно громко хлопнув дверью, обозначив для все собравшихся свое присутствие, на которое одни отреагировали явно неприязненно, даже не пытаясь скрыть это, другие – едва ли не с облегчением, как Бруно и Харкер, чье напряжение ощущалось на расстоянии. Рейнальд обратился всем своим существом в звенящий тим напряжением воздух, пространство помещений за перекрытиями, за тонкими стенами, разделяющими летучие секции, но не нашел того, что искал – Лоран либо ушел, либо… Он поднял глаза, встречая изучающий взгляд человека с лицом жестким и безразличным, сразу выделяя для себя главного в этой камарилье.
- По какому праву, позвольте поинтересоваться?
- Все законно, мистер Хейес, - голос у полицейского был неприятный, скрипучий, какой-то шершавый, как будто он царапал не только слух, но и горло своему владельцу. Он вытащил из внутреннего кармана изрядно помятый лист бумаги, протянул ему, и Рейнальд медленно вынул ее из узловатых пальцев, развернул. – Ордер на обыск, изъятие необходимой документации, как видите, подписи, печати…
- Я вижу. Нас в чем-то обвиняют?
- Мошенничество, уклонение от уплаты налогов, незаконная торговля донорской кровью… - он перечислял так, словно говорил о погоде, параллельно листая какую-то из бесконечных папок в бухгалтерии, Рейнальд даже не помнил, за какой это год и что именно. То, что могло бы их заинтересовать, он не хранил здесь никогда, неприметная черная папка, затянутая в плотную кожу, та самая, что он приносил у Юлиану, всегда хранилась дома, а сейчас, наверное, уже где-то в ином месте. Он сам не знает, где. Оставалось надеяться, что Ис успела. Или что они промедлили.
- Ни я, ни мои сотрудники не будем с вами говорить до тех пор, пока не появится наш адвокат, - проговорил Рейнальд, перехватывая взгляд Джонатана, и тот едва заметно кивнул. Полицейский, чьего имени Рэйвен не удосужился спросить, только пожал плечами.
- Ваше право.
Его право. Рейнальду вдруг захотелось рассмеяться в ответ, но он промолчал, плотно сжав губы и едва не смяв ордер, который все еще держал в руках. Бросив его на стол, он резко вылетел из кабинета, грохнув за собой дверью. Все равно, что они подумают, и все равно, как это могло выглядеть для них. Ему срочно нужно позвонить, и так, чтобы никто не слышал этого разговора, чтобы никто не слышал, как у него будет дрожать от волнения и тихой ярости голос, когда он скажет, что согласен на все.

Отредактировано Raynald Hayes (8th Oct 2014 11:13 pm)

Страница: 1

Black&White

Меню навигации

Пользовательские ссылки