Ушел. Развернулся и ушел, не говорят ни слова, и кажется, Рэйвен давно не смотрел вслед своему врагу или своей жертве с таким чувством непонимания, так обескураженно никогда не смотрел, глядя в спину тому,кого только что был готов убить, разорвать ему глотку до конца и выпить всю кровь, кому угрожал расправой и вызывал на опасный поединок.
- Трус! Трус, слышишь ты!
Он кричал, но падший так и не обернулся, кричал, но тот, кажется, его даже не слушал, и тонкий и узкий светлый силуэт растаял в красноватой дымке, и рассвет напомнил о себе криками чаек где-то над заливом.

***

Раз, два, пять, раз, так, наверное скоро дойду до конца,
Дарит каждый день каплю свинца, каждый день, час.
Мой дом есть ли ты? Даже если есть, то зачем ты мне?
Если праздник где-то там за стеной.
Только стeкла вижу в окне.

Небо затянуто паутиной - сетка трещин на старом стекле, и в каждом стеклышке небо своего цвета, словно это не простое стекло, а церковный витраж, но только как ни всматривайся в переплетение линий, не разглядеть в них никакого рисунка. Снаружи ходили люди, и Рэйвен слышал их дыхание и стук сердец через бетонную стену, ему не нужно было их видеть, чтобы рассмотреть, он ощущал их каждой клеткой тела, каждым сантиметром кожи, кажется, после ангельской крови его жажда только усилилась, и хотелось выть и лезть на стену, царапая ногтями камень в мелкую крошку от голода, который на исходе недели после их встречи стал просто невыносимым, как невыносимой была и мысль о том, что придется снова пропитаться вонючей кровью какого-то бомжа или алкоголика из подворотни. Все потому, что привязчивая тень вот уже пять дней шаталась за ним всюду, в сизых тенях старых районов и среди ярких огней центра он затылком ощущал на себе пристальный взгляд кого-то, кто шел, крался за ним, ему мерещился запах псины, но разум отказывался верить, что Шэйн мог послать вервольфа искать его. Гнетущее ощущение,что охотник и жертва поменялись местами, повисло на плечах назойливой мартышкой, пауком сплело внутри сеть тревоги. Рэйвен думал, что забыл давно, что такое страх и как это, но оказывается, осталось еще что-то на этом свете, что может вызвать в нем некотролируемую дрожь, какая бывала раньше, только сердце не начнет колотиться быстрее и кровь не стукнет в виски болезненным толчком, сдавливая череп. Их страх - разумное, четкое осознание опасности. Она ползла за ним всюду, и только на пороге его дневного убежища, старого заброшенного особняка в некогда фешенебельном районе, она сворачивалась сторожевым псом и караулила до заката. Рэйвен и сейчас слушал дыхание этой опасности, хриплое и утробное, и медленно внутри желание узнать, понять, покалечить вызревало тугим спелым плодом.
Раз. Внизу было тихо и пусто, но легкая лунная тень дрожала в пыли от сердцебиения ночного сторожа, который думал, что укроется от него. Но он дышал так громко, что его можно было бы отыскать и убить с закрытыми глазами, так гулко билось в пустоте дома его живое сердце, горело, как яркая звезда на небосклоне, как указующий огонь на маяке, что невозможно было пройти мимо.
Два. Бесшумно он спустился с этажа, по старым перекрытиям, к который бродяги давно сняли весь наборный пол и растащили из пустого дома, по старой лестнице с остатками хорошей дорожки, из дорогих, неслышно слился с излюбленной темнотой в углу,откуда мог видеть своего сторожа. Это и правда был вервольф, и Рэйвен не верил, что Шэйн переступил через свою брезгливость и нанял блохастую шавку ходить за ним, стеречь его и доносить о нем, даже не поскупился на хороший костюм для недопеска, который оказался очень глуп, повернувшись спиной к густой темноте.
Три. Жажда брала свое. Как ни противно было пить кровь этого звереныша, но голод сломит однажды даже его. Когда-то он мог позволить себе привередничать и эстетствовать, но не сейчас, кто знает, может, придется завтра же сесть на паром до Сайро и уехать подальше, в горы, разыскать там семью Клэр, у которой свои счеты с Шэйном, не выгонит, приютит и спрячет. Может, стоит вообще забыть о мести и начать заново, найти себе нескольких добровольцев и создать свою семью, ведь ту ему уже никто не вернет...
Тело вервольфа упало на асфальт с глухим стуком, спугнувшим птиц - умер он тихо, Рэйвен успел зажать рот ладонью. Вытерев губы, он наклонился над оборотнем, смотревшим в небо широко распахнутыми карими глазами, еще живыми на мертвенно бледном лице, залез ему в карман пальто в поисках бумажника. Деньги ему пригодятся всегда, но их там оказалось ничтожно мало, кредитка, бесполезная в этой ситуации,сразу полетела в кусты. Рэйвен еще раз просмотрел бумажник, пока глаза не наткнулись на визитку, и черт знает, почему он зацепился за простую белуб карточку с адресом, который резанул не хуже бритвы. Он поднял глаза, отыскав над городов в чаде и смоге голубоватое сияние Скай-Тауэра. Ведь что-то же тебе нужно, падший, если ты прислал этого недопеска ходить за мной, да только гордыня, от которой ты так и не избавился за двадцать лет, да трусость и малодушие не дадут тебе сказать в лицо. Он усмехнулся, запихивая карточку в карман вместе с бумажником.

Огромный Скай-Тауэр не зря получил свое имя - высотное здание было видно из любого уголка Регена, и недаром падший именно его выбрал в качестве своей берлоги, чуть поближе к утраченным небесам, чуть выше над землей, откуда все мельтешение и движение огромного города казалось ничего не значащей возней насекомых у него под ногами. Рэйвен оглянулся на полутемный коридор, проверяя, нет ли кого-то, кого может привлечь мужчина, вылезающий на подоконник на тридцатом этаже - выше была его цель, но обойти охрану, не оставив кровавого следа, было невозможно, кто знает, чем закончится этот разговор.
Рэйвен зацепился за пожарную лестницу и выбрался на широкий балкон, нависающий над остальным небоскребом как нос корабля, притаился в темноте, глядя сквозь высокие стеклянные двери внутрь, где мерцал приглушенный красноватый свет. Он подошел ближе, дотронулся до стекла, но толкнуть не посмел - снова прислушался к тишине на той стороне, замер пере невидимой, прозрачной преградой, словно бы легенды и мифы о том, что никогда дитя ночи не зайдет в чужой дом по своей воле, подтвердились и оказались правдой, но только это ложь, выдумка смертных, полагавших свои дома убежищем и крепостью. Но ни одна стена не остановит тень и тьму, и порождение этой тени всегда найдет, как проникнуть внутрь, если только там не пылает огонь яркостью в тысячи солнц.
Запах дорогого табака и алкоголя, отвратительный коктейль, который Рэйвен когда-то даже любил, в дорогих салонах почти два века назад и сигары были крепче, и портвейн был слаще, хотя с тех пор он мог и забыть их вкус. Его вел слабый запах крови - то ли легкий порез на руке, то ли еще не зажившие раны на шее падшего ангела, притаившегося внутри своего бархатного логова, мягкого внутри, овеянного запахами кожи и освежителя воздуха. Рэйвен прислушался к уже знакомому ритму его сердца, подошел сзади, готовый в любой момент отскочить, снова спрятаться в тени в углах комнаты, там, куда не доставал свет искуственного камина.
Но падший его то ли не заметил, то ли не подал виду. Странно, и Рэйвен обошел длинный стол, только тогда поняв, в чем причина расхлябанности и беспечности ангела - тот самый отвратительный коктейль коньяка и сигарет, но когда перед тобой вырастает из ниоткуда тень, волей-неволей обратишь на нее внимание.
Он бросил на стол взятый у оборотня бумажник, сверху кинув визитку.
- Ты скверно отбираешь работников, падший,- криво усмехнулся Рэйвен, сунув руки в карманы пальто. - И от них слишком воняет псиной, чтобы посылать их следить за вампиром. Только зачем? - он чуть наклонил голову набок, рассматривая того, кого едва не убил несколько дней назад.

Гордый. Тщеславный. Одиночка, который не хочет и близко подпускать никого к своей добыче, желая оставить трофей только за собой, только себе забрать все удовольствие и сладость мести. В этом Рэйвен его мог понять - он сам тоже никого и никогда не подпускал к своим жертвам, предпочитая одинокую охоту и одинокое наслаждение ее плодами, ревниво оберегая от других тех, кто добровольно делился с ним своей кровью и частью своей жизненной силы, и не одному юнцу, обезумевшему от голода, он разорвал глотку, когда тот только протягивал руку к горлу ег излюбленной жертвы. Рэйвен тихо рассмеялся, глядя на распластавшегося, развалившегося в кресте падшего. Какая злая ирония,они так похожи, если приглядеться, если захотеть присмотреться и рассмотреть их обоих под лупой, разобрать мотивы и поступки, и пускай этот подкидыш большого и бренного мира мнит себя орудием, сотворенным из света и пламени, там,внутри, у него горит точно такой же огонек охотника, как и любого из тех, кто рыщет по ночным улицам в поисках добычи. Другой, но все же добычи, и вот сейчас ангел почуял запах охоты - просто потому, что бывших охотников не бывает.
- Как это благородно с твоей стороны, - Рэйвен ухмыльнулся, пальцем подвигая к себе пару склеившихся газетных вырезок, и губы снова тронула улыбка, злая, наглая, паскудная улыбка того, кто всегда любил издеваться и смеяться. Я тебя не боюсь, небесная тварь. - Было бы еще благородней, если бы ты не струсил еще тогда, в том доме... но ты ушел, забился с свое уютное гнездышко, - Рэйвен взял пару сухих и ломких страниц, отошел в к огромному окну почти во всю стену,откуда был виден Рёген в сиянии неона и густой темноте бедных кварталов и окраин, - откуда легко строить планы, думать, что ты, такой весь из себя всесильный и могущественный, только щелкнешь пальцами, и Шэйна сдует ветром, как будто его и не было.
Рэйвен обернулся на стол, где он так и сидел, в желтом теплом свете лампы, в таком странно-камерном ореоле, и правда напоминавшем фрески на стенах их храмов, где ангелов изображают с кроткими лицами и понимающими взглядами, что всегда вызывало усмешку у тех, кто знает истинных тварей небесных.
- Джен тоже такая же была, - голос стал серьезнее, из него быстро улетучилась насмешливость, как бывало всегда, когда приходилось говорить о том, что случилось двадцать лет назад. - Все думала, что она Шэйну не по зубам, что вокруг нее достаточно тех, кто сможет ее защитить, в конце концов, ты.
- Джен, ты ведь знаешь, что Шэйн делает с теми, кто переходит ему дорогу. А теперь ты еще и подобрала этого пернатого выродка. Сеймур сказал, что это он убил всех из семьи Шэйна...
- Не называй его так, - ее голос в такие моменты становился холоднее льда, еще холоднее, чем он был обычно, и Рэйвен до сих пор не понимал, почему все было так. Уже ничего не изменить, но этой противоественной привязанности, почти преступной, какой она была в глазах Шэйна и других глав семей, он не смог ни принять, ни понять. Иногда Рэйвен думал, что это все была изощренная игра, насмешка над чувствами древнего вампира, которого Джанет не любила - если это слово вообще было применимо и приложимо к ним, ког считают неспособными на такие чувства и переживания, но сама же Джанет каждый раз доказывала обратное. И сам Рэйвен, хотя мало кто... да что там, никто, об этом никогда не знал, разве что догадывался. Но в их обществе об этом говорить не принято.
- Я знаю.
- Тогда почему?
- Просто ничего не спрашивай. Просто потому, что я так хочу.

- Она и не сказала потому, что думала,что справится. Выдавит его из города и займет его место в Братстве, среди старейшин. И могла бы... могла.
Рэйвен помолчал некоторое время, рассматривая старые фото. Он их тоже знал, многих, это сейчас он лишь тень себя прежнего, того, у кого было когда-то все, что может пожелать дитя тьмы в этом пропитанном гнилью городе, ведь где, как не среди запах тлена, процветать им, собирателям людских грехов?
- Думаешь, что сможешь вот так заявиться к нему? Даже если я скажу тебе его имя, ты никогда его не найдешь. Есть такие места в Регёне, куда попасть могут только вампиры... но только одного тебя там общиплют и отправят в крематорий, падший.
Только сейчас Рэйвен понял, что понятия не имеет, как этого ангела зовут... звали.

Рэйвен даже мог почувствовать, как расширились его собственные зрачки. Улыбка сползла с губ, когда падший коснулся его рукой, и уже в тот момент хотелось оттолкнуть его от себя, ударить, сделать так же больно, как он сделал ему тогда, в темном доме с выбитыми окнами,прикоснуться в ответ и заставить корчиться на полу от этого непередаваемого никакими словами ощущения, когда кровь в венах закипает и сворачивается. Но потом едва теплые пальцы скользнули по губам, оставляя обжигающий след, кажется, он только сейчас почувствовал запах его крови, уже знакомый сладкий и пьянящий аромат, разливающийся в воздухе, сам отдает, сам предлагает, на, бери, и губы сами приоткрылись, обнажая клыки, и Рэйвен зашипел, оскалился хищно на небесное отродье, стоявшее перед ним. Унижение. Насмешка. Попытка указать ему его место, ему, который был одним из смотрителей этого гнилого города тогда, когда этот ублюдок купался в лучах беспечности и немыслия, безголосый и беззвучный, лишенный своей воли и права даже пальцем дернуть без вышнего на то повеления. Раб. Раб, потерявший хозяина, сорвавшийся с привязи, но все равно раб, потому что не знает, как пользоваться своей новообретенной свободой, не умеет жить, только существовать. И он, ничто, всего лишь разумное орудие, смеет указывать ему, тому, кто изначально рожден свободным.
Мразь.
Он ударил его, стоявшего так близко и не ожидавшего этого, и искаженное бледное лицо мелькнуло перед глазами и кануло куда-то во тьму, кода Рэйвэн ударил еще раз, схватил за беселые волосы и швырнул на пол, едва удержавшись от того, чтобы не врезать этой падали по ребрам ногой. Оскалившись, Рэйвен смотрел на него с высоты своего роста, сжавшегося в пьяном полубреду-полусознании в желтом круге от лампы, и кровь на щеке и губах все еще звенела и пела, но только он не возьмет у него ни капли, в этот раз - нет. Внутренний зверь, сорвавшийся с цепи, до этого надежно скованный цепями воли, пригвожденный к месту и подчиненный собственному внутреннему закону сдержанности, все еще рвался наружу, рычал и кричал ему добить, убить эту падаль, этого наглеца, размазать его об стену и заставить вопить от боли и молить о том, чтобы он перестал. Но нет. Пусть он тварь, но он ему нужен. Поэтому стальная рука снова тянется к голосу внутри, затыкая его, унимая кричащий зов и мучительную жажду новоо тепла, и пускай старого еще хватает, пускай нутро еще не горит огнем от изматывающего голода крови, ему никогда не будет достаточно.
Животное, говоришь. Рэйвен тихо усмехнулся, присаживаясь на корточки перед ангелом, который так и продолжал лежать на полу, вытирая кровавые сопли... все-таки нос он ему, похоже, разбил основательно.
- Придурок. Пьяный придурок, - оставалось только холодно резюмировать, глядя на него сверху вниз. Уйти? Оставить трезветь здесь в одиночестве? То, что падший не загнется от потери крови, Рэйвен знал наверняка, как и то, что едва ли это хоть чему-то его научит и хоть что-то вобьет в его выкрашенную пустую голову, в которой до сих пор, как он сам сказал, сидит мания кидаться на первого попавшегося темного. В конце концов, что он ему. Орудие, созданное, чтобы убивать, которое он сам хотел использовать, чтобы чужими руками отомстить и вытащит старую занозу, мешавшую начать все сначала. Снова взять часть Регена себе. Найти себе обращенных. Вернуться в Братство, как и обещал Сеймур. Если для этого придется потерпеть выходки этого крылатого дурака, то пусть будет так.
Рэйвен резко дернул падшего за воротник рубашки, ставя на ноги, и потащил за собой в ванную, которую не сразу нашел в огромных апартаментах. Тот, кажется, уже мало что понимал в происходящем, и только ледяная вода из под душа, когда Рэйвен пихнул его голову в раковину, его отрезвила, судя по тому количеству самых разных рушательств, что Рэю пришлось выслушать.
Как он дотащил его обратно, он сам не знал. Каждый миг рисковал обернуться еще одной стычкой и потасовкой, исход которой мог закончиться тем, что дерганый и нервный падший, страдающий еще и судя по всему слишком завышенным самомнением, просто убьет его. Или придется спешно убираться, зализывать раны в каком-нибудь убежище и снова искать донора,чтобы встать на ноги. Поэтому он был напряжен и натянут, как струна, каждую секунду готовый протянуть руку и выхватить длинное щупальце мрака, который в этот самый темный час ночи в достатке был под рукой, прибить этого придурка к стене и заставить сидеть и слушать. Но тот не рыпался, сидел на диване, в рваной и окровавленной рубашке, с мокрыми волосами, молчал, под пристальным и изучающим взглядом Рэйвена.
- Ты животное ничуть не лучше меня, - ухмыльнулся Рэй, откидывая ногой в сторону осколок бутылки. - Только если ты пес, который сорвался с цепи и теперь бегает, не зная, куда себя деть, то мы... мы свободная стая, - он усмехнулся, едва ли падший знает, что это такое. - Но ты же мнишь себя особенным. Как же, создание божье не может принять помощь от грязного выродка темной стороны. А я тебе говорю, падший, Шэйн размажет тебя, общиплет и перьями набьет любимый диван.

Окровавленный осколок упал прямо к его ногам, и внутри как будто дернулось молчащее давно сердце, горло хлестко перехватило сухостью, когда сладкий запах забрался в легкие и свернулся там жалящим клубком, но он даже не шелохнулся, ничем не выдал охватившего на какие-то мгновения волнительного и томительного предвкушения - и всего лишь на мгновение, которое пролетело, не оставив ни желания, ни жажды, ничего, потому что годы самоконтроля, мучительные и длительные попытки обуздать сидящего внутри каждого из них зверя все-таки к чему-то привели. Рэйвен думал так, хотел так думать. Он не стал безумным чудовищем, кидающимся на один только запах, сходящим с ума от одного только вида, хотя мог бы, мог окончить свои дни в канализации среди диких, питающихся кровью крыс и друг друга, в кишащих дикими подземельях он бы и встретил свой конец от руки охотника или такого, каким он в итоге стал. Диких проще истреблять, чем пытаться приручить, совет давно оставил все попытки взять под контроль гнезда, таящиеся где-то в глубине регенских канализаций, в заброшенных катакомбах на востоке города и в коллекторах, где не знаешь, чего больше - крыс или этих свихнувшихся от своей жажды и голода. Никому не удавалось взять их под контроль и руководить ими, никому. Кроме Шэйна. Кроме него одного. Вопрос, на который нет ответа и не будет, потому что Шэйн унесет разгадку с собой, потому что лучше пусть этот секрет умрет вместе с ним, чем останется висеть в воздухе сладким и манящим запретным плодом, к которому так и тянется рука. Искушение, подобное тому, что положило начало когда-то роду, из которого они вышли. В основе всего лежит влечение и искушение, в основе каждого поступка топчущих эту землю только жажда и голод, просто каждый из них голодает по своему. Жажда мести связала его и этого ангела, а о других мотивах ему совсем не обязательно знать.
- Шэйн один из древних. Старше него только один из нас... - он помолчал, вспоминая Юлиана Камараша, единственного, кого даже Шэйн боялся, когда-то давно боялся, а сейчас кто скажет, что происходит в несуществующей душе старого вампира, который последние лет двести только и делал, что терял то, что строил долго и упорно. Когда-то он думал, что понимает его или может понять, если попытается, но иллюзия родственности и того, будто есть у них что-то общее, кроме жажды и голода, таяла с годами, пока не обратилась в прах в ту памятную ночь. И как ни противно было осознавать себя его творением, это единственное, с чем он справиться не в состоянии. - Что, по-твоему, я против него могу?
Он усмехнулся. Какая досада - признавать перед ним, беспомощным и слабым сейчас, почти что жалким до дрожи, свою собственную слабость и беспомощность, до омерзения к самому себе, что только усугубляет отвращение к нынешнему своему положению. Просящему. В ведь было время, когда он мог требовать.
- Я следил за ним долгое время. Выслеживал почти что. Так я узнал, что он приехал в Реген, - Рэй чуть крутанулся на стуле и посмотрел на падшего, слушает ли тот его - он слушал и, кажется, старался слушать внимательно, плавая в алкогольном тумане, который чуть развеяла холодная вода, но было видно, что дается это ему уже непросто. - Он появился здесь без предупреждения, среди наших пополз слушок, зачем именно он вернулся и почему сейчас, спустя столько лет после тех событий, о которых все уже и забыли давным-давно...
Или просто не желают вспоминать.
- Он давно не был в Регене, - Рэйвен поднялся, подходя к окну, прозрачной идеально чистой стене из дорогого стекла, за которой мерцал неоновый ночной город с массивной, пугающей своей монструозной нелепостью Babylon Warf, светящееся сердце мегаполиса, выше Скай-Тауэра, там, на другом берегу Эйвона. - У него здесь никого не осталось, де Авели и остальных он всегда презирал и едва ли что-то изменилось за столько лет. Наверняка у него теперь и новая семья есть, и, быть может, кого-то из новых детей он даже привез с собой. 
Сплошные предположения, эти "может быть" и "наверное" через слово - всего лишь попытки попасть пальцем в небо, нащупать слабое место у древнего вампира, которого он знал достаточно хорошо: все его тщеславие и его любовь властвовать над кем-то, пусть даже это будут безмозглые канализационные крысы или орда неоперившихся птенцов, главное для него это ощущение, будто они живут и мыслят в унисон твоему желанию. Рэй обернулся на падшего, который все так и сидел, прибитый к месту, и было непонятно, доходит ли до него, зачем он сейчас это все говорит, к чему клонит разговор.
- Ему будет очень неприятно снова лишиться кого-то, кого он сам породил. Ты меня слушаешь вообще?

Тревожная дрожь прошла по спине, когда там, за плечом, где желтый свет лампы смешивался с синеватым сумраком, скрипнула тугая, пахнущая дорогим табаком кожа дивана, и Рэйвен обернулся, излишне нервно и резко, но осознание того, что он невольно показал падшему свой подсознательный страх, опасение, что тот может броситься на него в отместку за только что перенесенное унижение, пришло слишком поздно – падший уже стоял рядом, и кожей он чувствовал жар, перебегающий у него в венах пульсирующим пьяным током. Он молчал, молча слушал, смотрел только на тонкий профиль в бликах далекой башни, подпирающей шпилем небо, в которой отголосок слов из старой запыленной книги, что его заставляли читать каждое воскресенье, слов, что пропитали его всего и, казалось, живут где-то внутри до сих пор, несмотря ни на что – потому что таких же отголоском и эхом звучали у него в голове слова, слетавшие в бескровных бледных губ. Узнаваемых спустя годы слов из Святого Писания, которое он хорошо помнил – и Шэйн тоже хорошо знал. Коротка усмешка скривила рот, и больше ничего – он дал падшему говорить и договорить до конца, глядя теперь только на его призрачное прозрачное отражение в неоновом блике на начищенном стекле, и на свое такое же – рядом. Они оба призраки друг для друга, призраки из неясного невыясненного прошлого. Каждый из них держит в руках свой кусок разбившейся на части картины, но только падший побрезгует делиться своими воспоминаниями, а Рэй сам не захочет открывать до конца все то, что происходило в те моменты, когда он ненароком – а может, по чьей-то воле – отворачивался. Схороненное навсегда должно оставаться в земле, незачем вскрывать эти склепы и вдыхать запах гнилого прошлого, которое только отравляет, но для этого останется сделать всего один шаг, одно решение принять для того, чтобы идти и жить дальше. Рэйвен скользнул взглядом по их отражениям еще раз, увидев, что ангел уходит в неясную тень, и обернулся к нему, внимательно следя за каждым неловким рассеянным движением, но не сдержался и едва заметно вздрогнул, когда тот сказал, что убьет. И ведь убьет же. Ты ведь это с самого начала знал, так? Когда шел в тот дом, когда предлагал сделку, когда сюда шел, знал, что так оно все и закончится – все, что оставалось ему говорить себе теперь, глядя на паскудно ухмыляющуюся рожу падшего, который…
- Что же до сих пор не убил? – в голосе только усталое любопытство, почти безразличие.  Кажется, что все равно, что будет дальше, вскинется ли сейчас этот затупленный меч и оборвет выбранную добровольно не жизнь, но скребется внутри застарелый страх, ужас, проросший в душе с юности – перед юдолью отчаяния и боли, от которой он убежал, схватившись за вопрос. Боишься ли ты смерти?
… мог бы смахнуть его с доски, как пылинку, но почему-то не сделал этого, и призрак хрупкой енщины с красными губами снова вырос между ними, как будто никуда и не уходил. Они оба знали, что не тронут друг друга из уважения к ее памяти, и его порыв той ночью на окраине Регена – слабость гнева, взявшего верх над разумом, и голод, только и всего.
- Ты знаешь, что Шэйн был католическим священником в молодости? Конечно, не знаешь. Тебе не положено было такое знать. Я думаю, он помнит Писание хорошо и знает, что нет смысла мстить глупо и прямолинейно, падший. Он превратит твою новую жизнь в ад, но не даст пасть в ад, чтобы ты с лихвой наглотался впечатлений от того, каково это – когда выстроенное твоими руками рушится у тебя же на глазах.
Вспоминались бессчетные враги, которых он себе наживал сам и потом втаптывал в землю с одним и тем же выражением лица. Из них двоих, любтимых детей, Люциана и него самого, он растил такое же нечто, чтобы при одном упоминании с лиц сползали улыбки, чтобы высокие лорды в гостиных презрительно поджимали губы, а те, кто помоложе, грозились отправить в Ад.
- Можешь считать, что мстить это его хобби. Он делал это столько, сколько я его знаю. Я предупреждал ее, - в голосе предательская, выдающая горечь, Рейнальд сжал губы, но продолжил через силу. – Я говорил ей, чтобы она не совалась к нему, чтобы была осторожна, но она ничего не слушала, она надеялась… на тебя, видимо, надеялась. Я до сих пор не знаю, что между ними случилось. Я не натравливаю тебя на него, нет, - он горько усмехнулся. Разве может он приказывать карающему, пусть и бывшему? – Я пришел предупредить, не думай, что из большой любви к падшим ангелам или из доброты душевной. Из уважения к памяти Джен, и… он последний из тех, кто был там в ту ночь. Остальных троих я убил. Он последний, и я хочу, чтобы он сдох. И ты тоже этого хочешь.
Не вопрос, утверждение. Может сколько угодно строить из себя безразличную скотину, которой все равно, но призраки следуют за ними до тех пор, пока что-то держит их в этом мире. До тех пор, пока разум и память цепляются за прошлое, выхватывая оттуда ворох смутных образов, которые швыряют назад, заставляя переживать то, что давно должно быть пережито и похоронено и забыто навсегда, и лишь мысль о том, что Шэйн в городе, не дает забыть. И ему не даст. Станет ли он терпеть ее убийцу в городе, который по привычке любого демона может назвать своим. Рейнальд знал, что сам бы никогда не стал, однако далеко не все в их обществе, отравленном  страхом перед  древними, решится выйти против одного из последних, кто видел мир маленьким, до того, как корабли с крестами на парусах раздвинули горизонт.
- Рейнальд, - наконец, он вспомнил, что падший спросил что-то еще. Имя. Его имя. - Что не помнишь, неудивительно. Она... не хотела, чтобы мы виделись.