- Скажи мне, ты знал, что он не откроет? Скажи мне правду. 
Он уже видел красные следы от ногтей на ее запястьях – привычка детства расчесывать кожу до крови, когда душа охвачена тревогой и смятением. С тех пор, как они вышли на тропу войны, ей пришлось научиться сдерживать свои руки, но в его присутствии Жанна, прозванная Орлеанской Святой, по обыкновению своему превращалась в обычную женщину, рожденную из глины.
- Нет, я не знал, - и это была правда, но была за ней и другая, о которой Жанне знать не нужно – где-то там, за стенами Компьена и других крепостей, таилось что-то, поднявшее голову и взглянувшее на них иначе, когда была снята осада Орлеана. И внимательный прищур из-за горизонта он сам ощутил давно, и вот теперь взор следящего неотрывно следует за ними и рука невидимого чинит им препоны.
Она только кивнула в ответ, устало опустившись на жесткую постель, вцепившись пальцами, тонкими и хрупкими, в вышитое красное покрывало, и он только смотрел, как тянется узкая ладонь к шее в вырезе домотканой рубахи, словно там стягивается невидимая глазу петля, что вот-вот задушит. Никто из живущих не видел Деву Франции такой – благодаря ему их взглядам  представала  посланница Господа, осиянная его благодатью, говорящая слова, полные веры и лишенные сомнений, а сейчас в тесной комнате при свете лучины металась в страхе и смятении простая крестьянка из Лотарингии. Образ только для него, ее ангела, стоящего подле, как стоял за плечом много раз прежде.
- Тебе надо поесть, - негромко сказал он, указывая одними глазами на еду, от которой она часом ранее отказалась, но Жанна только подняла на него голову и посмотрела, словно он что-то должен был ей сказать… словно догадывалась о том, что ее ангел о чем-то молчит. А в его молчании была означенная давно предрешенность, сплетение судеб, сотканное его руками, но это знание не для ума людей, даже не для ее ушей и не для ее сердца, которое может дрогнуть в последний момент, за секунду до итога.

- Ты не сказал, что все кончится именно так.
Престол, сошедший на ночную охваченную войной землю, спящую этой ночью под бдительным оком Небес, смотрел сквозь него, куда-то во вне времен устремлял свой взор, видя в деталях огромный узор, многоцветное полотно грядущих веков, подобно тому, как витражи Реймса являют миру картины Страшного Суда и Вознесения в мелких осколках цветного стекла, становящихся в руках мастера жизнью. Не видел ни его, ни мрачных темных стен крепости, приютившей Орлеанскую деву, чья судьба серебряной нитью только что намоталась порывистым ветром на ее же собственный меч. Или это случилось еще тогда, в Домреми, когда он пришел рассказать Жанне из Арка о том, кто она и для чего рождена на свет.
- Я и не знал. Но что бы изменило это знание?
- Конечно, ничего, - короткий ответ после долгого молчания. Он ей не хранитель, но престолу ли дано знать, что есть пропасть сопереживания между речами того, кому предначертана славная долгая жизнь, и того, кому суждено умереть? Потому ее гения, ее ангела, оставили в неведении, чтобы речи Жанны, Девы из Орлеана, вселяли жажду жизни и борьбы, угодной Небесам. И знай он все с самого начала, все было бы именно так, ибо другого не дано, и некто, прячущееся за спиной бургундского герцога, всего лишь деталь той самой картины, что открывается умеющим видеть и желающим этого. - Что жизнь Жанны из Домреми против целой Франции? Что воспрянет из грязи и праха с ее именем на устах и ее образом в сердце?
Престол только кивнул в ответ, все так же созерцая тревожную и терпкую майскую ночь.

- Завтра мы отправимся в Крепи-эн-Валуа. Попытаем счастья там, - и она ждала, видимо, что ее ангел скажет что-то против, но Зерах только кивнул, потому что другого пути у них все равно не было, ибо герцог Филипп Добрый стоял в семи милях от Компьена. – Пойдут ли за мной теперь, когда кто-то отверг меня, ангел? Меня оставили вассалы короля, оставит потом и сам король, и не оставит ли меня последний солдат за моей спиной?
- Пойдут, Жанна, - и будут кричать твое имя в бою, и растирать слезы по лицу, когда тебя не станет, грозя англичанам и лживому дофину, которого ты посадила на трон. Он подошел ближе и взял ее руки в свои.- И солдаты, и капитаны, и крестьяне пойдут, если ты позовешь за собой, - и будут убивать за Францию и свою Деву, что принесла ей свободу и подарила нового короля, именем Господа, который так же пришел и ушел, распятый на кресте. Завтра начнется ее путь к собственной иерусалимской горе.
- А ты, ангел, пойдешь ли ты со мной завтра против бургундцев? – она подняла на него глаза, сжимая холодными пальцами руки, ждала ответ – и Зерах ответил.
-  Пойду, Жанна, и завтра, и потом тоже, -  единственно, как мог и как хотел, но что-то не так было в ее взгляде. Сомнение, свойственное всем людям, даже тем, кто был избран, ибо в минуты, подобные этой, даже самое исполненное веры сердце может дрогнуть. И дальше таких испытаний будет только больше, и тем страшнее будет исход, если она отступится... оступится сейчас. - Ты мне не веришь?
- Могу ли я? - спросила Жанна печально, и он вспомнил, с какой покорностью она тогда приняла от него известие о том, кем ей суждено стать для Франции. - Ты один никогда не подводил меня, и я верю тебе, могу ли я не верить тому, кто пришел ко мне от Его имени?
Зерах молчал. А когда решился заговорить, слова давались до странности тяжело, словно что-то внутри - и это что-то звалось долгом - удерживало от правды, но правда прозвучала. Тяжелая, как камни, что тянут на дно... и когда они ели, сказал: истинно говорю вам…
Но Жанна и тогда не отпустила его рук, хотя он и видел страх в ее глазах.
- Дофин. Я подарила дофину корону своей страны. Ангел, разве не поможет он мне?
- Я не знаю, - и снова правда, честная, и будущее молчит об этом, будущее туманно здесь, на земле, что бы там ни думали в Раю.
Она вздохнула, возвращая себе присутствие духа Орлеанской Девы, символа, знамени.
- Тогда будь что будет, и на все воля Божья и повеление его, - прошептала она, устремляя взгляд на распятие на стене, потом на свой меч, отбрасывавший на пол трепещущую крестообразную тень. - Только ты не оставь меня, ангел мой...

Отредактировано Zerach (23rd Jul 2013 09:09 pm)

Жанна больше всего на свете хотела прясть подле своей матери. В тесной и темной каморке в низком старом доме в родной Домреми, под тихий писк прялки и жужжание веретена. Больше всего на свете она мечтала стирать пальцы в кровь о грубые нитки, а не о кожаные ремни и неудобную рукоять тяжелого меча. Ей даже не нужно было ему об этом говорить, он и так знал это - так они смотрела на маленьких детей, что держались за край ее плаща в Орлеане, когда она проходила по улицам, что не было нужды спрашивать о том, какой судьбы хотела себе Жанна. Но мы те, кто мы есть, так он сказал ей тогда, в самую первую встречу, принеся весть от Престола о ее избранности, и ведь у нее было право выбора, призрачный шанс остаться вне небесного провидения и остаться просто Жанной – достаточно было сказать «нет», отвратиться от замысла их и закрыть уши и глаза, став одной их них, слепой. Он отверз ей глаза и уши, явившись, а потом отверз и уста, дабы заставить звучать слово – после того, как она сказала «да».  Навсегда похоронив мечту мирно прясть подле матери, приняв судьбу в мужской одежде пройти путь от Шинона сюда, к Компьену, который встречал их до странности неприветливо. Каждый в их маленьком отряде ощутил это на себе, когда черные высокие стены заслонили половину неба, и густая майская тень пала на белый хоругвь, вышитый специально для Девы. Утром де Мец говорил, что стоит вернуться назад, Бержерак твердил про капкан в Компьене, но ее глаза смотрели вниз, и руки были сжаты в кулаки на коленях, сведенных упрямо.
- Почему мне кажется, будто я иду навстречу своей смерти? – он застал его врасплох, ее вопрос на рассвете, когда Жанна поднялась с колен перед распятием на стене, прижимая к груди обнаженный меч.
И он молчал, вспоминая слова бесстрастного престола, вспоминая то, что видел сам, кругами по воде там, где упал брошенный камень, но круги таяли, не говоря ничего. Только исход им известен – Франция поднимется с колен с именем своей девы на устах, посланницы Господа, что принесла им свободу. А что между – зыбкость догадок и предположений, где остается идти по камням.
- Ты можешь вернуться в Реймс к дофину Карлу.
- Нет, - яростно зашептала она, замотав головой, обернулась, и Жанна из Домреми исчезла наваждением, уступив снова место Жанне из Орлеана. – Снова слушать пустые речи придворных? Снова передавать им слова о Граде Небесном, что ты мне рассказывал? Сделаться грязной гадалкой для придворных дам, жалеющих узнать будущее, советчиком для бессовестных сановников…  Нет, - она схватила стеганый дублет, надевая яростно, как всегда одевала мужскую одежду. – Я не поеду назад. Я не могу оглядываться… что бы ни ждало впереди… - как заклинание, как молитва ее слова, и он подошел к ней ближе, взяв за плечи, и она замерла.
- Народ Компьена уже ждет твоего прибытия. Кто бы ни таился за этими стенами, он не пойдет против народа, которому ты вернула веру в самого себя, - хотя пойдет, пойдет, и угроза, что за этими стенами, превосходит угрозу от бренных человеческих деяний, совершаемых по глупости или корысти, из малодушия, им присущего.
- Даже если пойдет, главное, чтобы меня не предали те, кто идет за мной. А впереди – только Господь.
Тяжело, словно нехотя, открывались ворота города перед ними, скрипя и стеная. Со стоном закрылись, когда последний переступил черту города, и Жанна обернулась вдруг назад, ища его взгляд, своего ангела, своего хоругвеносца, но Зерах и сам смотрел на стены замка, где маячила темная фигура Гильома де Флави.
- Я рассчитывал, что с вами прибудет больше людей, - голос наместника Компьена был глухой и сухой, как старый колодец, смирившийся с пустотой внутри. Де Флави был пуст и сух, и единственное, что ему удавалось еще, ненавидеть бургундцев, все остальные соки его души давно ушли в землю. Зерах стоял за спиной де Меца, глядя на две фигуры за столом, на который падала все та же крестообразная тень. На лице Жанны не дрогнуло ничего,в то время как де Мец недовольно дернул перевязь меча, сверля взглядом мужчину. Зерах предусмотрительно положил ладонь ему на предплечье, памятуя о словах верного Жана в присутствии высмеивавших Деву священников. Верность - ценное качество, но Жану де Мецу не время выходить из тени, пусть он сам того не знает, хочет показать себя - и это уже гордыня и тщеславие, желание напомнить, что он рядом с ней с самого Шинона. Человеческая слабость цветет даже рядом с великими, и все, что он сам может - держать его за руку и выносить негодующий взгляд, направленный на зарвавшегося знаменосца, которого она почему-то допускает близко. Это уже зависть. Ты сосуд греха, де Мец, но и ты очистишься.
- Поверьте, монсеньор, каждый из этих людей стоит десяти солдат герцога, ибо каждый из них пошел за мной во славу Франции, потому лишь, что я позвала. Они не стяжают славы земной и золота королей, они всего лишь пришли отдать дань земле, что дала им жизнь, по воле Господа нашего.
Зерах слышал, как за спиной де Флави тихо вздохнули его командиры. Наместник Компьена сжал кулак на столе, опустив глаза, но ничего не могу возражать в ответ на пылкие верные речи, которым простую крестьянку научило его прикосновение.
- Я верю, что каждый из этих людей – достойный сын Франции, но кровь течет одинаково у всех. Под нашими стенами стоит целая армия.
- Под Орлеаном тоже стояла целая армия, - ее голос зазвенел сталью. – Но сейчас Орлеан снова принадлежит Франции.
- Хотите сказать, что повторите чудо Орлеана? Я сомневаюсь…
- Молчите! – перебила Жанна, вскочив и ударив кулаком по столу, заставив вздрогнуть каждого в зале. – Вы слабы, Гильом де Флави. И судимы будете за трусость и малодушие, но не мной. Сомневаясь, Вы не во мне сомневаетесь, а в Нем, Том, Кто над всеми нами царствует. Ему угодно было, чтобы я пришла сюда и сражалась с этими людьми за спасение Компьена. Пойдете против его воли, отказывая отдать мне в командование здешний гарнизон?
Он молчал, и тяжелым было это молчание.
- Как пожелаете, Жанна.

Гийом де Флави не внушал ни воодушевления, ни доверия. Мрачной тенью он маячил в крепости и в городе, и потому казалось, будто Компьен обречен:  об этом говорили на торге в нижнем городе, среди солдат, что начальник города выдал под начало Жанны, судачили бабы на полоскальнях и нищие в трущобах у западных ворот, ведь город затаился и ждал конца, и даже прибытие Орлеанской Девы, спасительницы Франции и посланницы Божьей, не вселяло в них воодушевления. Где-то наступал конец их вере и их отчаянному ожиданию чуда, как наступило оно в осажденном Орлеане, и тогда чудо явилось, и где-то в их сердцах еще тлела надежда, что оно повторится вновь, и только военные начальники молчали и поджимали губы, бросая взгляды на горизонт.
Он видел, как постепенно угасает энтузиазм, с которым Жанна рвалась сюда. Не могло врать сердце, что чуяло неладное. А может, он сам дал ей повод думать, будто тень за их спинами подошла слишком близко, и обычный человеческий страх, который неистребим, терзал ее сердце сильнее, чем сомнение по поводу правильности этого пути. А путь, между тем, был только один – впереди была смерть, а за смертью – вечность. Пусть пока что ей о том неведомо, наступит момент, и его слова станут не нужны, все откроется само по себе. Или сейчас уже постепенно открывалось в тревожном предчувствии сердца, которое неведомым для ангелов господних образом касается будущего человека и предвидит его в знаках. А у Жанны был он, ее ангел, следовавший за ней по пятам, который почти сказал ей, что ее ждет.
На третий день было решено выступить с имеющимися силами навстречу бургундцам, и никто не решился сказать нет, по крайне мере, не при нем – ни слова вопреки Зерах не услышал, не услышала и Жанна. А сама она ждала, что он скажет ей, что все удастся и что слава символа Франции не пошатнется, а на самом деле – что это еще не конец ее пути. И ему нечего было сказать, и сказать он ничего не мог, ибо еще не время – никто не должен знать свою судьбу, чтобы был хоть один шанс исправить уже предсказанное, и потому Жанна молча бродила по улицам Компьена, только один раз нарушив молчание словами:
- Я предана, жители Компьена, и скоро меня не станет, - он вздрогнул невольно, когда услышал это за спиной, обернулся – она стояла, окруженная людьми на одной из улиц города, детьми, стариками и женщинами, ибо мужчины все пошли за ней, воевать вместе с ней. – Я предана сынами Франции, молитесь за меня!
- Зачем, Жанна? – кажется, впервые он был ею недоволен, так сцепил пальцы на локте, как никогда прежде не делал, и она сама, кажется, не ждала такого от своего обычно молчаливого и внимательного ангела, стоявшего за спиной и направлявшего только словом. – Я не велел.
Не велел, а потом пришла мысль, что Хритос, которого они зовут Сыном Божьим, тоже поведал ученикам заранее о том, что продан римлянам. Сколько заплатят англичане за Орлеанскую Деву, символ Франции, символ власти и величия Господнего, если получат ее? Зерах отпустил ее руку, давая отойти в сторону, и страх и испуг были в ее глазах – она совсем забыла, кто он и зачем явился сюда, зачем ходит за ней по пятам. «Я не хранитель тебе» - совсем забыла эти слова, пусть он и ее ангел, пусть он и обещал всегда быть с ней, не оставить до самого конца.
В день их вылазки за стены небо над Компьеном расчистилось, кто-то посчитал это добрым знаком, кто-то наоборот – знаком дурным, потому что в свете утра, незамутненном ничем, их будет хорошо видно с окрестных холмов, и реющий на ветру стяг Орлеанской девы, которая ехала первой, так, что никто не видел ее лица.
- Мне тревожно. Словно в ловушку идем, как послушные овцы на заклание, - де Мец поднял глаза к небу, словно оттуда кто-то мог ответить, потом обернулся к нему, Бежару, Люку Бежару, державшему хоругвь, и в лице его была тревога. – Не чувствуешь? Слышал, что ангелы сказали ей сегодня, что предали нас всех?
- Может быть, и ангелы сказали. Может, просто предчувствие...
- Дай Господь, - кивнул Жан, оборачиваясь на дорогу и глядя в спину Жанне, которая в этот раз ни разу не обернулась. – 
Если то и были ангелы, они защитят нас всех, и ее тоже, как тогда. Верно?
- Верно. На то они и ангелы.

Отредактировано Zerach (17th Aug 2013 12:44 am)

Над Компьеном плакало небо. Как говорят люди – ангелы плачут, льют слезы скорби по тем, кто ушел. Людям не дано знать, что ни одна слеза не упадет на землю из глаз ангелов, слуг Господних, неведомы из земные скорби, страдания неведомы, и лишь тот, кому написано и предписано жить жизнь человеком среди смертных, падет с ними на колени и возденет руки к затканному дождем небосклону, вскричав в отчаянии «за что, Господи?». Господь промолчит, промолчит небо – этой земли и земель иных, где люди видят в падающих из туч каплях их слезы, небо на всех одно, и скорби у людей во все времена одни.
Компьен оплакивал своих защитников, Компьен оплакивал утрату Жанны Орлеанской, вместе со всей Францией, которая пока еще спала в неведении и незнании трагедии, кравшейся с севера, но скоро яд расползется в разные стороны – яд опасного сомнения в божественности пути той, что шла и шла по выстланной славой и победой дороге. Так отрава растекается по телу обреченного, и некто там, где над бургундскими войсками чернеет туча, знал, каким именно ядом ослабить Францию – сегодня, кажется, даже бродячие собаки завывали с тоской по Деве, что была предана. Предана, а скоро будет и продана – будущее доносило звон золотых монет, которыми утешатся бургундцы, понимающие, что война проиграна, пусть даже в этой битве им удалось одержать победу, и та сила, что стоит за их спиной тоже понимает, что сегодня заставила рыдать Компьен и завтра заставит всю Францию, но своими же руками проложила дорогу восхождению на небеса величайшей из женщин, что рождала эта земля. А Компьен рыдал, рыдал горько и надрывно, оставляемый позади – одинокая фигура в ночи, пешком, удалялась от крепостных стен, никем не замеченная, она пробиралась полем к лесу, где еще недавно кипела жестокая схватка, и запах крови поднимался от разбитой дождем земли.
Никто не станет искать Люка Бежара. Люк Бежар пал вместе де Соли и Армарьяком, защищая отступающих за ворота солдат Жанны.
- Я знаю, что ты здесь, - проговорил ангел в дождливую темноту. У него не было сомнений, что демон явится на его немой зов, еще тогда, когда на поле битвы о поднял глаза к холму, над которым реял на яростном восточном ветру бургундский стяг, и высокая тощая фигура, затканная в красные кардинальские одежды показалась из-за зеленого края на фоне светлого неба. Их взгляды пересеклись, и того самого мига оба знали, что встретятся. – Демон.
Мокрая темная роща отозвалась молчанием, но в темноте притаилось враждебное порождение Бездны, которое он чувствовал всем своим существом, обращенным в пустынный мир, эфир, открытый взглядам и мыслям ангелов.
- Выходи, я все равно отправлю тебя в Бездну. Я желаю знать имя врага.